Моя судьба. История Любви
Шрифт:
— Как ты думаешь? Она понимает, что поет?
— Конечно, нет!
Я пела:
В его сплошной татуировке Не разберусь я до сих пор — На сердце: «Знай, оно свободно»,
Над ним: «Не пойманный — не вор».
При этом я понятия не имела, что представляет собой легионер, герой песни Эдит Пиаф. Но, так или иначе, я пела ее песни. И развлекала ими жителей нашего квартала. Бабуля была на седьмом небе: ей очень нравилась Пиаф. Бабушка давала мне время от времени немного денег за будто бы «оказанные небольшие услуги» и приговаривала:
— Теперь ты можешь купить еще одну пластинку Пиаф.
Однажды
Ее самой любимой певицей с детства была Эдит Пиаф
Надо сказать, что Пиаф была у нас как член семьи. Я не могу передать, что почувствовала, когда впервые услышала ее голос по радио… В школе я славилась тем, что ничего не могла заучить наизусть, а вот все песни Эдит Пиаф запоминала сразу и без усилий.
Папа предпочитал петь не песенки «Милорд» или «Чи-чи», но арии из оперы «Кармен». Мама знала весь репертуар Тино Росси, зато отцу были знакомы чуть ли не все оперы. В «Чикаго» нам жилось теперь немного легче, чем в доме с островерхой крышей, хотя иные соседи доставляли немало беспокойства. И вот в один прекрасный день папа торжественно объявил:
— Мамочка… У меня для тебя сюрприз: у нас теперь есть абонемент в оперу!
— Абонемент! Ты что, с ума сошел?! А как я попаду в оперу?
— На моем велосипеде. На багажнике.
— Но послушай, Роже. что я на себя надену?
— Уж не думаешь ли ты, что я купил билеты в первые ряды кресел! Мы будем сидеть на верхотуре, на галерке. Наденешь чистое платье, как в церковь.
— Мне ехать на багажнике?! Ты, видно, шутишь?! А потом, как быть с детьми?
— Наши малыши уже не раз оставались дома одни.
— Ну, нет! Мальчики слишком малы, а девочки еще не выросли!
— С ними посидит Ирен. Пусть хоть вечером забудет о своей фабрике.
Дело в том, что тетя Ирен разошлась с мужем и теперь работала на фабрике, где изготовляли жавель. Она согласилась.
— Ты накормишь малышей, Марсель, и уложишь их спать, а я буду вязать и присматривать за ними.
Вот так получилось, что благодаря «Вертеру», «Чио-Чио-Сан», «Тоске» и «Фаусту» я научилась вязать. Мне очень нравилось сумерничать в обществе тетушки. Сначала она дала мне несколько деревянных палочек, чтобы развить пальцы. А потом вручила спицы. Я принялась вязать свое первое кашне из мягкой шерсти. Однако то Режана распускала на нем петли, то близнецы куда-то запрятывали кашне, то Юки играл с клубком. И мне приходилось убирать мой шедевр на буфет. Однажды, пытаясь достать его, я свалилась со стула, держа в руках свою незаконченную работу; при этом на глазах у перепуганной насмерть Матиты одна из спиц вонзилась мне в бок. Я боялась пошевелиться, а кровь между тем все текла и текла.
— Тетя! Тетушка! Иди скорее сюда! Наша Мими сейчас совсем как святой Себастьян!
Мои родители, только что пережившие драму злосчастной «Травиаты», неожиданно
— Я ходила за доктором, — объяснила тетушка, — он наложил повязку и сделал укол от столбняка. А теперь ее нужно уложить спать.
Спокойствие тетушки и отвар из ромашки не возымели нужного действия. Желая меня успокоить, папа принялся пересказывать содержание «Травиаты». В ту пору я еще ничего не слыхала о Паньоле, не видала ни одного его фильма, и потому мне не могло прийти в голову, до какой степени мой отец походил на Ремю из кинофильма «Сезар»: у него был такой же южный акцент, такая же точно живость и то же человеческое тепло. Мама торопливо снимала свое воскресное платье и одновременно просила папу говорить потише, опасаясь, что он разбудит малышей; тетушка укачивала меня, держа на коленях, а папа на свой лад знакомил меня с содержанием «Травиаты»:
— Звали-то ее, собственно, Виолетта, и она была прекрасна как цветок, но при этом — потаскушка.
— Роже, неужели ты думаешь, что эта история для детей?
— Это история «клас-си-чес-ка-я»! К тому же, когда девочка достигнет совершеннолетия, я ей куплю абонемент в оперу!
— Ее совершеннолетие еще не завтра. А уж коли тебя потянуло на историю, рассказывай лучше историю Франции!
— Ну, в истории Франции тоже хватает потаскушек и убийц. А в «Травиате», по крайней мере, убийц нет. И все-таки Виолетта умирает.
— Почему, папа?
— Потому что она подхватила дурную болезнь.
— Что ты рассказываешь девочке? Бедняжка Виолетта умерла, как и моя сестра, от чахотки!
— А я что сказал? Разве чахотка не дурная болезнь? Ладно. Продолжаю… Потом появляется Альфред, довольно смазливый юноша, правда, с небольшим брюшком. Ты заметила, Марсель, что у него небольшое брюшко? Он влюбляется в Виолетту.
— Он тоже подхватывает чахотку, папа?
— Неизвестно. Опера заканчивается до этого. Пожалуй, они и вправду могли бы ее удлинить. Итак, я снова продолжаю. Отец юноши, некий господин Жермон, не хочет, чтобы он женился.
— Потому что она больна?
— Потому что она потаскушка. Их семейству это бы не понравилось.
— Послушай, отец, твоя история ей уже надоела.
— Надоела?! Она слушает, не сводя с меня глаз! Наша Мими не какая-нибудь простофиля. Ни эта опера, ни вязальная спица не выбьет ее из колеи! А потому я продолжаю.
Я прислушиваюсь к рассказу отца до тех пор, пока его голос не начинает казаться мне каким-то мурлыканьем, и тут тетушка, которая все еще держит меня на руках, идет вместе с ним в дальнюю комнату, а папа укладывает меня в постель, где уже спит Матита.
В другой раз отец с торжествующим видом привозит в тележке домой большую коробку:
— Мамочка!. Пойди поглядеть еще на один сюрприз!
— Что это еще такое? Какая громадная коробка!
— Тебе, женушка, ведь некогда ходить в кино. Вот я и привез его в дом! Это был телевизор.
Мы все собрались вокруг него, как вкруг златого тельца.
— Как тебе удалось купить его, Роже?
— В рассрочку. Ты хоть довольна?
— Скорее, тревожусь. Как нам удастся расплатиться за него?