Моя судьба. История Любви
Шрифт:
— Теперь надо окунуться в ручей, и грех нам простится.
— Ты думаешь?
— Сам священник об этом сказал. Вода смывает грехи.
И вот мы уже барахтаемся в ручье, усердно обрызгиваем друг друга. Домой мы вернулись мокрые, но это вряд ли чему помогло.
За трое суток до принятия причастия был день «отдохновения». С утра, прихватив с собой завтрак, мы отправлялись на природу, а в канун церемонии, вечером, устраивалась торжественная процессия. Нечто похожее бывало и в Вербное воскресенье, когда мы шагали, размахивая оливковыми ветвями, но теперь все выглядело
А в день первого причастия так приятно было обходить в белоснежном платье дома близких и друзей, преподнося религиозные картинки. Взамен нам давали монету — милостыню для нищих. Такова была традиция. До сих пор я помню картинку, которая мне особенно нравилась. На ней был изображен белокурый ангелочек, похожий на нашего Реми, и начертаны слова святого Бернара: «Господи, все мое достояние — хрупкое тело и простая душа; и то и другое я вверяю тебе».
Первое причастие было не менее важное и торжественное событие, чем вступление в брак, — на церемонии присутствовала вся семья. В церкви все дружно пели, и красивый тенор отца выделялся из хора. В такие минуты все горести и невзгоды забывались.
Если бы меня спросили, какой день в моем детстве был самый светлый, я бы назвала именно этот. Даже прежние наши соседи приняли участие в празднестве. Госпожа Вержье принесла цыплят, господин Фоли — клубнику. А папа, словно священнодействуя, надел на мое запястье маленькие четки.
Я с ними никогда не расставалась.
На следующий год, 10 мая, я помогала Матите облачаться в белоснежное платье. Наступила ее очередь. К этому дню мы все готовились с такой же радостью, с таким же усердием, с таким же волнением. В тот же день должны были крестить Жан-Пьера. Предстояло двойное торжество.
… в воскресный день мы собирались все вместе. День этот начинался с мессы. В церкви мы пели, папа и я выступали в роли солистов, а родственники и друзья составляли хор.
С утра мы отправились в церковь, оставив младенца, которому исполнилось всего четыре месяца, на попечение моей двоюродной бабушки Жюли, сестры нашего деда. Мы еще молились в храме, когда туда прибежала взволнованная соседка… И вот богослужение нарушено, мама поспешно покидает церковь, папа торопится за ней, оставляя священника в полной растерянности… Жан-Пьер был без сознания, эта новость пробежала по рядам молящихся, окончательно скомкав богослужение.
У злополучной Жюли никогда не было детей, и вот что она надумала: накормив малыша, тут же принялась его купать. И внезапно обнаружила, что держит в руках бездыханное тельце ребенка, а глаза у него остекленели. Бедного крошку тут же отправили в больницу. Мои родители, не помня себя от горя, провели там целый день. Малыш все еще не приходил в себя.
Ну и причастие же
Я наотрез отказалась уйти из церкви. Оставшись одна, я молилась, молилась, заливаясь слезами. И Жан-Пьер был спасен. Но моя сестра Матита не испытала того блаженства, которое выпало на мою долю в прошлом году.
Младшие братья постоянно причиняли мне немало беспокойства. И не потому, что они были непоседы и озорники, напротив, они были из числа самых послушных в нашем квартале. Но здоровье у них было не такое крепкое, как у нас, у сестер. А быть может, им просто меньше везло. Ги, один из близнецов, постоянно страдал отитом, начиная с трех лет. Какая жалость была смотреть, как он мучится, прижимая к уху подушку. А в доме то и дело слышались грозные слова:
— Только бы у него не развился мастоидит!
Так оно и случилось, и Ги надолго оглох. Лишь позднее, гораздо позднее — перед его свадьбой в 1978 году — удалось сделать ему операцию в Безье.
А сколько страха, и какого страха, натерпелась я из-за Реми! Ему было тогда три года. Он походил на белокурого ангелочка, даже когда спал. Тревогу поднял Режи:
— Мама, папа, идите скорее сюда, Реми задыхается!
У малыша были судороги, но сперва маму это не напугало:
— Почти у всех маленьких детей бывают судороги!
У папы же на этот случай было верное средство, почерпнутое от бабули. Он поднялся из-за телевизора, где смотрел захватывающий детектив. Средство было очень простое: мама крепко держала малыша, а папа, придавив ему ложкой язык, в это время жевал чеснок и дышал прямо в рот ребенку. Обычно после такого лечения судороги проходили. Но на этот раз облегчение не наступило. Чеснок делу не помог. Судороги у Реми не прекращались, что приводило в ужас меня и моих сестер, а ко всему еще у ребенка был сильный жар.
Сначала папа решил, что всему виной бисквит, которым перекормили малыша. Из-за этого, мол, у него и начались такие продолжительные судороги. Но внезапно, убедившись, что жар не спадает и Реми заводит глаза, папа воскликнул:
— Пойду за доктором Моноре!
И он ушел, хотя уже наступила ночь. Мы сидели вокруг мамы, дрожа от страха.
— Боюсь, что он кончается. — прошептала мама, вытирая пот с влажного лобика ребенка.
Тельце у Реми понемногу деревенело, и это заставляло опасаться самого худшего.
Папа все не возвращался, очень долго не возвращался. Он искал доктора повсюду. Но наш доктор Моноре был очень красив и пользовался большим успехом у дам. Встревоженный отец полночи просидел вместе с мамой возле Реми. А на рассвете отправился к другому врачу, доктору Андре. Тот, едва бросив взгляд на больного, тотчас же заявил:
— Немедленно в больницу! А вы, дети, в школу не пойдете!
— Не пойдем? Почему?
— Потому что болезнь заразная!
Я спросила, опаснее ли она, чем свинка?