Моя сумма рерум

Ида Мартин

— Ты хочешь сказать, что чувства всё-таки побеждают разум?

— Я считаю, что если у человека есть разум, то он никогда не поставит себя перед подобным выбором, — Зоя отвечала немного нервно, даже раздраженно, и я подумал, что она всё ещё злится на меня.

Решил немного переждать, а после школы проводить её домой и ещё раз попытаться объяснить, что договариваясь насчет неё ни я, ни Тифон ничего плохого не имели в виду.

Но когда уроки закончились, она куда-то запропастилась. Всю школу обошел, у всех поспрашивал,

но никто не видел, так что пришлось отправиться домой ни с чем.

Шел по асфальтовой дорожке мимо закрытого на ремонт детского садика и слушал хруст своих подошв. Никакой музыки. Телефон сдох на последнем уроке. Кругом царили серость и безмолвие. Ни отдаленных голосов, ни детских выкриков, ни сигналов машин, ни привычного монотонного звука шоссе. Прохожих тоже не было, как если бы весь мир в один момент замер, и в нем остался только я.

И тут вдруг со стороны садика что-то мелькнуло. Что-то неожиданно яркое. Я остановился и, приглядевшись, посреди удручающего беспросветного уныния, вдруг отчетливо различил золотисто-рыжее солнечное пятно.

Зоя. Сидела с ногами на лавке. Замерзшая, одинокая и несчастная. Уткнувшись в колени и занавесившись волосами.

Я подошел к решетке и помахал, но из-за густых кустов боярышника с той стороны она меня не замечала. И только собрался обойти забор, как вдруг увидел, что по дорожке от входа к ней решительно идет Трифонов. Взъерошенный и распаленный, будто бегал. Куртка нараспашку, бандана в руке.

Подошел, встал перед ней.

— Еле тебя нашел. Может, хватит уже?

Но Зоя даже головы не подняла.

— Может, хватит? Почему ты не хочешь со мной разговаривать? — он еле сдерживался, чтобы не схватить её за плечо, несколько раз руку протянул, но потом отдернул. — Пожалуйста, прекрати. Так нельзя! Своим игнором ты меня просто убиваешь.

Он раздраженно помял бандану, словно хотел выместить на ней свой гнев.

— Что? Что я такого сделал, чтобы ты вот так взяла, и всю неделю со мной не общалась? То, что ты видела? Всё не так. Ты же меня знаешь. Это очень плохое и неправильное наказание, я этого не заслужил.

— Я тоже не заслужила.

— Так я и предлагаю мириться, — он обрадованно подбежал и поднял её за плечи. — Я и хочу как раньше, чтобы всё-всё было как раньше, ничего же не изменилось.

Зоя закрыла глаза, чтобы не отвечать на его вопросительный взгляд.

— Всё изменилось.

— Да что изменилось-то? — он легонько встряхнул её.

— Ты давно на себя в зеркало смотрел?

— В смысле?

— Мы выросли, и как раньше уже ничего не будет.

Она высвободилась и снова села.

— Ну что, что мне сделать? Хочешь, на колени встану?

— Просить прощения будешь?

— Мне не за что извиняться. Нет, правда, за что просить прощения?

— Ладно, забудь. Просто ничего не будет так же. Я устала.

— Я тебя

вообще не понимаю, — он снова начал говорить очень громко, почти кричать. — Ничего не понимаю. Я стараюсь, стараюсь, чтобы тебе было нормально, но всё равно постоянно что-то не так. Тебе же нравился Горелов?

— Нравился.

— Теперь больше не нравится?

— Нравится.

— В чем тогда проблема?

— Как ты можешь? Специально мучаешь, заставляешь зависеть от тебя. Сам никуда не уходишь, и мне не даешь. Не отпускаешь, держишь за руку, говоришь, что никогда не бросишь, а сам, зная, что я люблю тебя, отдаешь Горелову, будто какую-то вещь.

— Опять ты начинаешь? Я тебя тоже люблю, но мы уже об этом говорили.

На его скулах вспыхнул привычный румянец волнения.

Она решительно встала и шагнула навстречу.

— Да, плевать я хотела на твои загоны.

— Вот, блин, — Тифон шарахнулся, но Зоя успела ухватить его за отвороты куртки. — Вот, блин.

Он попытался закрыться руками, но она всё равно поцеловала его. Требовательно и вместе с тем горько, а он, не смотря на первоначальное сопротивление, отозвался мгновенно, порывисто и жадно, так, как дорывается до воды, страдающий от жажды человек. Одна рука утонула в её волосах, пальцы другой впились в спину. Затем, не отпуская, прохрипел «Зачем ты это делаешь?», но ответить не дал, а снова стал целовать, на этот раз уже сам, и обнял обеими руками так, будто кто-то её забирал, а он пытался удержать.

Очень детский, полный отчаяния жест. У нас в детском саду один мальчик каждое утро так цеплялся за маму, не давая ей уйти. Почему-то мне это очень запомнилось.

Но потом произошло странное.

Трифонов резко отстранился, а кулаки сжались, будто перед дракой.

— То, что ты сейчас сделала — очень подло. Ты прекрасно знаешь, что я не могу позволить, чтобы эта фигня всё испортила. Неужели не видишь, как я стараюсь? А из-за какой-то глупой прихоти ты просто берешь и всё портишь. Ломаешь меня. Опускаешь в собственных же глазах. Потому что я тоже не железный. У меня всю жизнь перед глазами твоя рыжая грива, черт бы её побрал. И я сделаю для тебя всё, что угодно, но, умоляю, не нужно играть в эти игры.

Его трясло.

— Я не хочу, чтобы тебе было больно и плохо.

— Ты делаешь мне больно, чтобы не сделать больно? — Зоя зло рассмеялась. — Зачем столько лишних слов? Просто скажи, что я не в твоём вкусе.

— Я когда-нибудь врал тебе? — он схватил её за локти и встряхнул. — Я не могу сказать такого, потому что это не так.

И тут Зоя всё-таки расплакалась.

— До каких пор ты будешь её слушаться? Это жестоко. Я же не такая, как ты. Я не могу больше держать всё в себе. Лучше бы ты наврал что-нибудь, лучше бы обманул, послал, в конце концов. Так, чтобы больше невозможно было помириться.