Моя война
Шрифт:
– Игорь, ты что, соскучился, что ли, по своему Баграму? – я искренне не мог понять его радости по поводу возвращения на войну.
– Юрка, ну причём здесь Баграм?! Я по пацанам своим соскучился. По роте своей. Знаешь, какие у нас мужики?! С ними, блин, как в сказке говорится, – и в огонь, и в воду!
Мы выпили уже не раз и не два. Выкурили сотню сигарет. Закусили двумя графинами воды. Короче, подружились. Игорёха твердил нам:
– Мужики, вы можете, конечно, и не верить. Но вспомните меня, когда сами будете ехать из отпуска. Дома – оно, конечно, хорошо. И жена,
– А здесь что, не настоящая? – капитан Лёха летел в Кундуз командиром танковой роты.
– И здесь настоящая. Но другая, – Игорь прикурил очередную сигарету. – Алексей! Вот ты был командиром роты в… Где, кстати?
– В Чебаркуле.
– Опс! Это где такой?
– Под Челябинском.
– Ага! Ну, вот. И чем ты там с ротой занимался? По мишенькам фанерным стрелял?! Ну, водили свои танки… изредка. А в основном заборы красили да плац мели. Что, не так?
Капитан кивнул и икнул. Старшина плеснул водки в наши стаканы:
– А вечером бегом домой. Жена ворчит. У детей в школе проблемы, тёща пилит… А утром ни свет ни заря опять в роту… А в роте – ЧП, чепушка! И комбат орёт, а командир полка дерёт… Так?
– Всякое бывало, – ответил капитан, и мы все согласно закивали головами. Я на минуту вспомнил свою службу в дисбате: почти каждый день в роту на подъём, почти каждый день домой после отбоя. Через день на ремень – в наряд или караул. Ольга дома с малышом всегда одна. Выходных нет…
Старшина продолжал:
– В Афгане тоже всякого хватает. Но есть одно, чего нет в Союзе. Настоящее дело. Война. И всё этому подчинено. И люди сразу совсем другие. Вот за них и выпьем!
Игорь с удовольствием опрокинул в себя очередные полстакана. Как ни странно, но после шестого захода на цель, то бишь после очередных ста граммов, высота опьянения перестала у меня набираться и остановилась на границе контроля над своим телом и эмоциями.
– Вот именно, война. Можно и… того, получить в лоб… – слово «война» и близость смерти всё равно перевешивали для меня все доводы бывалого десантника по поводу «необходимости и важности дела, хороших людей…» и так далее. Алкоголь существенно приглушил, но не убил чувство тревоги перед грядущим.
– Можно, – спокойно согласился Игорь. – Это уж только Богу ведомо, где огребёшь. Вот случай был. Прапор наш один на все боевые в горы ходил. Две Красные Звезды получил и ни одного ранения. А когда заменщик к нему приехал – он от радости три дня водку жрал, а в самолёте по дороге домой – плохо с сердцем. В Ташкенте уже труп выгрузили. Вот это, блин, невезуха.
– Да уж. Обидно, – ещё один прапорщик за нашим столом, Саня кажется, даже поёжился от какого-то своего неприятного ощущения. Он летел в Кандагар. На какую должность – не сказал.
– Какой там обидно?! Полный пиндец! Родные-то уже знали, что живой. А тут на тебе – «геройски погиб от перепоя»…
Все закурили, поражаясь трагической нелепости ситуации.
– А вот ещё случай, – старшина завёлся, – летёха, взводный молодой, на первую войну пошёл.
За столом все напряглись, предчувствуя печальную развязку этой истории. И не ошиблись.
– Только сошёл с тропы – бамс! Взрыв. Хорошо, что «итальянка», а не «прыгалка». Но ноги всё равно нет. Отвоевался.
– Какая итальянка?
– Мина итальянская, противопехотная. Увидишь ещё. Не дай бог, конечно, напороться. Там такого говна навалом.
Истории десантника Игоря отрезвляли. Казалось, мурашки поселились на спине. Все события ощущались реально, не по-киношному. Заставляли сопереживать и принимать всё близко к сердцу. Наверное, оттого, что происходили они с такими же, как и мы, парнями. Вот так же, как и мы, когда-то сидевшими здесь и, быть может, даже за этим столом. Не желая того, мы примеривали на себя их судьбы, и становилось от этого муторно и тревожно. Вот поэтому и пил народ без меры на тузельской пересылке. Пил и прощался со старой жизнью, не представляя, как сложится новая.
Рано утром, ещё до восхода солнца, всех постояльцев ночлежного дома разбудил крик дежурного: «Подъём! Регистрация на самолёты через час!» Вставали тяжело. Впрочем, некоторые ещё и не ложились. Все были удивительно похожи друг на друга: слегка помятые, слегка небритые и чуть-чуть пьяные. Кто-то заходил в буфет, чтобы выпить чаю с черствым коржиком, а кто-то предпочитал сразу подлечиться беленькой. Но самым популярным напитком в это утро был огуречный рассол, который предприимчивая буфетчица не выливала из банок. Она продавала его страждущим по десять копеек за стакан. От водки, которую мне предложил заботливый старшина Игорь, я сразу отказался. А вот рассол пришёлся очень кстати. В голове слегка утих гул.
Подхватив свои жёлтые баулы, я дотащился до огромного железного строения, напоминающего какой-то склад. К моему удивлению, народу там было гораздо больше, чем ночевало на пересылке. Откуда-то появились женщины. Многие офицеры отличались от нас, пересыльных, опрятным и, главное, трезвым видом.
– Это те, кто из отпусков и командировок возвращаются, – пояснил мне Игорь, – знают, какой бардак на пересылке, поэтому ночуют в гостиницах, а утром на такси сюда.
– А ты тогда почему здесь ночевал? – мне было стыдно за свой внешний вид в сравнении с вновь прибывшим контингентом, особенно перед женщинами.
– Не, мне здесь душевней. Да и что деньги тратить на гостиницу… – Игорь, увидев кого-то знакомого, помахал рукой и ушёл обниматься.
Стали зачитывать списки тех, кто сегодня улетал. Я оказался в первом – борт на Кабул. Оказывается, мне очень повезло: некоторые приходили сюда уже не в первый раз, но в списки не попадали. Как мне потом объяснили, это зависело от даты пересечения границы, указанной в паспорте. У меня, а я даже не знал этого, был последний день пребывания в Советском Союзе.