Моя жизнь на тарелке
Шрифт:
— Своего ребенка ты будешь любить каким угодно. Даже не заметишь, что он урод.
— Вот еще. Глаза-то у меня и после родов на месте останутся.
Дискуссию эту мы с Эмбер ведем регулярно. Эмбер утверждает, что фотогеничное дитя было бы ей дороже и ближе уродливого. Я уверяю ее в обратном — исключительно из упрямства, поскольку и сама не убеждена в том, что говорю. Своих мальчишек я изучала с немыслимой дотошностью и нашла, что они совершенны от макушек до мизинчиков на ножках. С другой стороны,
— Ты сама отлично понимаешь, Клара, — бубнит Эмбер, запихивая в рот четвертый кусок рулета, — что свихнулась бы, если бы родила урода.
— Да я бы и не заметила. Разве что ты мне сказала. Сказала бы, Эмбер?
Эмбер задумчиво перемалывает рулет.
— Мы тебе обещали, что скажем, помнишь? Еще до рождения Чарли. Но ты после родов совсем спятила на почве материнства, — правда, он у тебя был просто прелесть.
— Он и сейчас прелесть.
— Само собой. Нет, Клара, я бы ничего не сказала, но если бы ты сама заметила — возражать тоже не стала бы.
Чайник закипел. Я завариваю чай, наливаю в детскую кружку с двумя ручками и Кроликом Питером на боку. Мелочь, а приятно, и не так тяжело на душе от того, что пичкаю двухлетнего малыша танином.
— Сахал, — требует Сэмми. — Два.
— От сахара зубы портятся. Две ложки не дам.
— Молоко, — требует Сэмми. — Сахал. Два. — Он сверлит меня немигающим взглядом, как пес, готовый укусить.
— Боже. В прошлый раз одну ложку просил. Что делать, Эмбер? Положить две?
— Да, — говорит Эмбер. — А то закатит истерику — мало не покажется.
— Спаибо, — благодарит Сэмми, как только я ставлю чашку на низенький столик рядом с ним.
— Приятного аппетита, Сэмми. — Воспитанный мальчик, хоть и смахивает на бульдога.
— Ножки Сэмми кака, — гудит ребенок.
Я подпрыгиваю, будто током ударило.
— Ничего подобного! Не придумывай, Сэмми.
— Ножки кака, — повторяет Сэмми. — Мама говолит — фу!
— Эмбер, скажи ты наконец его матери пару ласковых. Совсем она очумела, что ли? Разве ребенку такое говорят?! Да я ножки у своих мальчишек целую!
— Думаю, она всего лишь констатировала факт, Клара.
— Чушь собачья. У младенцев ноги не воняют.
— Тоже мне доктор Спок нашелся, — фыркает Эмбер. — Ничего не знаю про ноги у младенцев и знать не хочу.
— Нашла чем хвастать. — Невероятно, но я вдруг преисполняюсь жалостью к толстому, уродливому ребенку с вонючими ногами. — Ну-ка, малыш, иди к тете Кларе на ручки. Хочешь, сказку почитаю?
— Га-га, — с готовностью кивает Сэмми. — Лублу цай.
— Ну и хорошо.
— Лублу, — повторяет Сэмми и звучно отрыгивает, словно печать ставит.
Три минуты декламации… и я уже готова признать правоту мамаши Сэмми.
— Ох,
— Да нет… Скорее стыд мучает. Ребенок ведь не виноват, а у меня к нему даже толики христианских чувств нет.
— Сэмми пук-пук, — объявляет ребенок с моих коленей.
— Ну вот пожалуйста, теперь он еще и пукает на меня.
— Слушай, может, он заснет? — спрашивает Эмбер. — Детям положено спать днем, правда?
— Вид у него не сонный. Да и заняться человеку есть чем, сама видишь. Не ноги обследовать, так ветры пускать.
— Ничего не поделаешь, придется тащиться с ним в парк, — вздыхает Эмбер. — А мы с тобой даже не поговорили по-человечески. Пойдем в парк вместе, а?
— М-м… Моя любовь к природе тебе известна. Ладно. Пошли.
— Сэмми пи-пи, — говорит Сэмми, хватаясь за промежность. — Много.
16
В парке толпы матерей с детьми — возводят с ними замки из песка, с башенками и крепостными рвами. Мы с Эмбер направляемся в самый дальний уголок парка — покурить на скамейке и поболтать. Эмбер пристегнула Сэмми в коляске ремешком, так что выбраться он теперь не в состоянии. Сэмми скачет в коляске, восторженно хлопает в ладоши, а мы разговариваем под его басовитые вопли.
Эмбер, оказывается, пропала из виду по вполне уважительной причине: встретила мужчину. И не какого-нибудь там завалящего придурка, а Мужчину. Мечту всей своей жизни, ни больше ни меньше. Познакомились они на одном из тех дружеских обедов, которые семейные пары устраивают ради собственного изуверского удовольствия: «Дорогая, какую страхолюдину на сей раз подсунем этой самовлюбленной старой деве, твоей подружке? Карлика с гнилыми зубами или пузана, по которому «Хэд энд шолдерс» плачет?»
Эмбер — крепкий орешек, на кого попало не западает. Присмотревшись к подруге, я понимаю, что произошло чудо: Эмбер действительно выглядит влюбленной. От нее исходит тот самый свет, который обычно приписывают беременным женщинам.
— Он удивительный, — говорит она. — Потрясающий. Мы с ним так дополняем друг друга. Две половинки. Меня даже на банальности потянуло — вот что значит любовь. Мы очень похожи, только он гораздо сексуальнее. Боже, Клара, до чего он хорош в постели — секс, секс и снова секс. Неутомим, ненасытен, снова и снова.
Эмбер умолкает, вперив невидящий взгляд в пространство. Я щипаю ее за руку.
— Это еще зачем, Клара? Знаешь, я сама себе завидую и все еще не могу поверить. Он просто неправдоподобно красив. Ненормально красив. И он вечно меня смешит. И он хорош в постели. Господи, да он умен. Умнее меня, Клара, а я это всегда ценила в мужчинах. Представь, у него даже деньги есть.