Моя жизнь. Встречи с Есениным
Шрифт:
Есенин продолжал бывать на Пречистенке, но интервалы между его приходами становились все более длительными.
Айседора страдала, цеплялась за прежние «холодные решения» и бежала от самой себя, погружаясь в работу.
И все же Айседора ждала Есенина. Уходила гулять, подолгу стояла на углу Воздвиженки, напротив Троицких ворот, смотрела на золотые купола Кремля. Она полюбила Москву, хотя и не знала, конечно, есенинских слов:
Я люблю этот город вязезый, Пусть обрюзг он и пусть одрях, ЗолотаяКак-то незаметно наступил полный разрыв.
Смешная жизнь, смешной разлад, Так было и так будет после. Как кладбище, усеян сад В берез изглоданные кости. Вот так же отцветем и мы И отшумим, как гости сада… Коль нет цветов среди зимы, Так и грустить о них не надо.Есенин не приходил больше на Пречистенку.
14. Сборы в Берлин. Шляпный сундук и паук. Рассказ о гибели детей
Осенью 1924 года Айседора сказала мне:
— В подвале берлинского полпредства еще осталась часть моей нотной библиотеки и другие вещи. Я бы хотела слетать за ними, и было бы хорошо, если бы вы организовали там несколько моих спектаклей.
Я телеграфировал в концертное бюро в Берлине, и Айседора стала готовиться к отъезду. Но у нее не было никакого паспорта: за границей она, как жена Есенина, была вписана в его паспорт, а он остался у Есенина. Я позвонил ему. Паспорт не нашелся.
Галина Бениславская в одном письме к сестре Есенина пишет об этом: «Звонил Шнейдер насчет паспорта» и далее: «Он нужен Айседоре, но паспорта нет, он ведь находится там…» (?)
Хорошо, что еще до этого Айседора подала заявление о желании принять гражданство Советского Союза. На этом основании ей было выдано удостоверение, подтверждающее получение такого заявления. С этим документом она и улетела.
Накануне отъезда она спросила меня, не знаю ли я, где стоит ее шляпный сундук, который она привезла из Лондона.
— Он так и стоит три с лишним года на шкафу в гардеробной.
— Я еду ненадолго, — сказала она, — и много вещей брать с собой не буду. А этот сундук такой легкий, и я уложила бы в него все, что нужно.
С сундука стерли пыль и отнесли его Айседоре. Немного спустя я зашел к ней и увидел ее сидящей на ковре на полу с туфлей в руке. Рядом стоял сундук с откинутой крышкой. Айседора долго молча смотрела на меня какими-то невидящими глазами, потом заговорила:
— Я открыла крышку и вдруг увидела, как по стенкам сундука побежал огромный паук. Я так испугалась, сдернула туфлю и одним ударом убила его! Это было одно мгновение! И вот я думаю… В этом сундуке, может, родился и годами жил паук. Это был его мир, черный и темный. Стихии света паук не знал. Его мир был ограничен углами и отвесными плоскостями. Но это была его Вселенная, за которой не было Ничего или было Неизвестное. Паук жил в этом мире, не зная, что весь он — только шляпный сундук какой-то Айседоры Дункан, которой взбрело в голову лететь в какой-то
Рано утром мы уехали на аэродром. Это была та же самая линия Москва — Кенигсберг «Дерулуфта», которой два с половиной года назад Айседора улетала с Есениным. Пилот-немец нервно ходил взад и вперед, размахивая московским тортом, который, как говорили, вез в Кенигсберг своей невесте, и что-то бормотал. Оказывается, он проклинал необходимость лететь с «Isadora Dunkan, которая вечно попадает в катастрофы…».
Это было ранним утром, а под вечер, в сумерках, я увидал Айседору, медленно поднимающуюся по мраморной школьной лестнице.
— Айседора! Откуда вы?!
— Вынужденная посадка под Можайском. Летим завтра утром. Прошу вас приготовить мне пакет с двадцатью красными туниками. Я обещала сбросить их завтра можайским комсомольцам. Я с ними провела несколько чудесных часов, пока чинили самолет. Учила их танцу и свободному движению в спиральном построении «Интернационала»! Все под гармонь. Вы уж не пожалейте эти двадцать туник!
— Пилот ругался?
— Ужасно! Представляете? Он считал, что все произошло из-за того, что я была его пассажиркой!
В тот день я видел Айседору последний раз в жизни.
Из Берлина Айседора уехала в Париж. Многое было связано с ним в жизни Айседоры. Здесь она узнала первую любовь. Здесь она стала знаменитостью. Здесь родились ее дети — девочка Дирдрэ и мальчик Патрик. В Париже они погибли. В Париже она почувствовала «начало конца» любви Есенина.
Мы привыкли, что сцены любых театров, клубов, дворцов культуры одеты в сукна, но мало кто помнит о том, где впервые появились сукна. Их «изобрел» известный английский режиссер Гордон Крэг. В книге К. С. Станиславского «Моя жизнь в искусстве» есть глава — «Дункан и Крэг». Крэг и Дункан вместе приезжали в Москву в 1908 году. Гордон Крэг был первым мужем Айседоры Дункан и отцом Дирдрэ.
Патрик родился от второго брака Дункан с Парисом Санже (он же Лоэнгрин. — Ред.). Так звучала фамилия «Зингер» по-французски. Парис Зингер — так произносится эта фамилия по-русски. Да, отпрыск тех самых Зингеров, чье имя во всем мире связано с изобретением швейной машины.
Этот брак Айседоры с миллионером был браком по любви. Деньги Зингера не интересовали ее.
— Зачем? — сказала она однажды, рассказывая мне о своей жизни. — Деньги текли ко мне, как вода из водопроводного крана. Поверну — потекут. Захочу контракт в Испанию — пришлют! Захочу в Россию — контракт будет!
В Париже он купил для школы Дункан отель «Белльвю». Был создан организационный комитет, в который вошел весь цвет искусства и литературы не только Франции, но и всей Западной Европы. И в честь этого состоялся банкет. Когда уже отзвучали речи и банкет подходил к концу, к Айседоре подошел метрдотель и сказал, что ее спрашивают. Она вышла в вестибюль и очень удивилась, увидав своих детей с няней-англичанкой…
— Что случилось? — заволновалась Айседора, целуя детей.
— Ничего. Мы поехали покататься, и дети очень захотели увидеть вас. Они так просили…