Моя жизнь
Шрифт:
заключение вы должны рассматривать как покаяние. Подлинное же покаяние
состоит в том, чтобы никогда больше не заниматься контрабандой.
Не могу сказать, что Рустомджи воспринял все это совершенно спокойно. Он
был храбрый человек, но в самый последний момент мужество покинуло его. На
карту были поставлены его имя и репутация. Что будет с ним, если дело, которое он создавал с такой заботой и трудом, пойдет прахом.
– Хорошо, я уже сказал, что всецело в ваших
–
Поступайте так, как сочтете нужным.
Я мобилизовал всю свою способность убеждать. Я встретился с таможенным
чиновником и откровенно рассказал ему обо всем, обещая передать в его
распоряжение все конторские книги; описал раскаяние парса Рустомджи.
– Мне нравится этот старый парс, - сказал таможенный чиновник.
– Жаль, что
он поставил себя в такое глупое положение. Вы знаете, в чем заключаются мои
обязанности. Я подчиняюсь указаниям генерального атторнея и поэтому советую
вам сделать попытку убедить его.
– Буду вам очень благодарен, - сказал я, - если вы не станете настаивать
на передаче дела в суд.
Заручившись его обещанием, я вступил в переписку с генеральным атторнеем, а затем с ним встретился. Рад сообщить, что он высоко оценил мою
откровенность, убедившись, что я ничего не утаиваю.
Не помню точно, по поводу этого или какого-то другого дела, где я проявлял
такую же настойчивость и откровенность, он бросил следующую реплику:
– Вижу, что вам никогда не ответят - "нет" на вашу просьбу.
Дело против парса Рустомджи было улажено. Он должен был уплатить штраф, вдвое больший суммы, вырученной, по его признанию, от контрабандной
торговли. Рустомджи изложил все обстоятельства этого дела на листе бумаги, вложил этот листок в рамку и повесил в своей конторе как вечное напоминание
наследникам и коллегам-купцам.
Друзья Рустомджи предупреждали меня, чтобы я особенно не заблуждался
относительно его скоропреходящего раскаяния. Когда же я сказал об этом
Рустомджи, он ответил:
– Что было бы со мной, если бы я вас обманул?
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
I. ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Группа, выехавшая из Феникса, прибыла в Индию раньше меня. Я должен был
опередить ее, но моя задержка в Англии в связи с войной расстроила все наши
планы. Когда стало очевидным, что мне придется остаться в Англии на
неопределенное время, я стал думать о том, где устроить переселенцев из
Феникса. Хотелось, чтобы все они по возможности обосновались в Индии вместе
и продолжали бы там тот образ жизни, который вели в Фениксе. Я не мог
рекомендовать им какой-либо ашрам и поэтому телеграфировал, чтобы они
разыскали
Первоначально они поселились в Кангри Гурукул, где ныне покойный свами
Шраддхананджи принял их как своих детей. Потом их поместили в ашраме, в
Шантиникетоне. Поэт (*) и его друзья отнеслись к ним очень тепло. Опыт, накопленный колонистами за время пребывания в этих местах, в дальнейшем
пригодился и им и мне.
(* Рабиндранат Тагор. *)
Поэт, Шраддхананджи и Сушил Рудра составляли, как бывало я говорил
Эндрюсу, его троицу. В Южной Африке м-р Эндрюс неустанно рассказывал нам о
них, и его каждодневные рассказы об этой великой троице - наиболее приятные
воспоминания о Южной Африке. Само собой разумеется, м-р Эндрюс познакомил
переселенцев из Феникса с Сушилом Рудрой. У Сушила Рудры не было ашрама, но
у него был дом, который он предоставил переселенцам в полное распоряжение.
Не прошло и дня, как они уже чувствовали себя как дома и, по-видимому, совсем не скучали по Фениксу.
Прибыв в Бомбей и узнав, что колонисты находятся в Шантиникетоне, я
загорелся желанием повидаться с ними при первой же возможности, тотчас после
свидания с Гокхале.
Прием, устроенный мне в Бомбее, дал возможность организовать нечто вроде
сатьяграхи в миниатюре.
На банкете в мою честь в доме м-ра Джехангира Петита я не решился говорить
на гуджарати. Среди небывалой роскоши и ослепительного блеска я, проживший
лучшие годы бок о бок с законтрактованными рабочими, чувствовал себя
неотесанной деревенщиной. Катхиаварский плащ, тюрбан и дхоти, правда, придавали мне тогда более цивилизованный вид, нежели я имею теперь. Но среди
блеска и роскоши в доме Петита я почувствовал себя не в своей тарелке. Позже
я несколько освоился с обстановкой, найдя убежище под крылышком сэра
Фирузшаха Мехты.
Затем состоялось торжество у гуджаратцев: они ни за что не хотели
отпускать меня, не устроив приема. Организатором его был ныне покойный
Уттамлал Триведи. С программой вечера я ознакомился заранее. Среди гостей
был м-р Джинна, гуджаратец по происхождению, - не помню уже, в качестве кого
он присутствовал: председателя или главного оратора. Свою небольшую, довольно милую речь он произнес по-английски. Если мне не изменяет память, большинство других речей также были произнесены на английском языке. Когда
же дошла очередь до меня, то я, выразив свою благодарность на гуджарати, объяснил, почему отстаиваю языки гуджарати и хиндустани, и закончил свое