Моя жизнь
Шрифт:
предложить на этом собрании. Д-р Стенли Рид, адвокат (теперь сэр) Лаллубхай
Самалдас, адвокат Натараджан и м-р Петит присутствовали на заседании
комитета. Дискуссия велась по вопросу о сроке, в течение которого
правительство должно отменить систему контрактации рабочих. Было внесено три
предложения: первое гласило - "отменить по возможности скорее", второе -
"отменить не позднее 31 июля" и третье - "отменить немедленно". Лично я был
за указание точной
правительство к указанному сроку не выполнит нашего требования. Адвокат
Лаллубхай был за "немедленную" отмену. Он говорил, что "немедленно" означает
более короткий срок, чем "до 31 июля". Я объяснил, что народу будет не
совсем ясно, что понимать под словом "немедленно". Если мы хотим заставить
народ сделать что-либо, надо назвать более определенный срок. И
правительство, и народ будут истолковывать слово "немедленно" каждый
по-своему. В отношении точной даты 31 июля не может быть различных
толкований, и если ничего не будет сделано к этому времени, мы сможем
принять новые меры. Д-р Рид признал мой довод убедительным, и в конце концов
адвокат Лаллубхай также согласился со мной. Мы назначили дату 31 июля как
крайний срок для упразднения системы контрактации. На массовом митинге была
принята соответствующая резолюция. На митингах, прошедших по всей Индии, были приняты аналогичные решения.
М-с Джайджи Петит приложила все силы для того, чтобы организовать
депутацию женщин к вице-королю. В число женщин от Бомбея, входивших в состав
депутации, я включил леди Тата и ныне покойную Дилшад Бегам. Депутация
оказала огромное влияние на дальнейший ход событий. Вице-король дал
обнадеживающий ответ.
Я побывал в Карачи, Калькутте и других городах. Повсюду устраивались
многолюдные митинги. Люди были охвачены беспредельным энтузиазмом. Начиная
эту кампанию, я не ожидал такого результата.
В те времена я обычно ездил один и со мной часто случались удивительные
происшествия. По пятам за мной всегда следовали агенты тайной полиции. Но
скрывать мне было нечего, поэтому они меня обычно не беспокоили, и я не
доставлял им никаких хлопот. К счастью, у меня тогда еще не было титула
"махатмы", хотя там, где народ знал меня, употребление этого имени было
обычным явлением.
Во время одной из поездок сыщики то и дело приставали ко мне на станциях, спрашивая билет и записывая его номер. Разумеется, я с готовностью отвечал
на все их вопросы. Ехавшие со мной в одном вагоне пассажиры принимали меня
за садху или за факира. Заметив, что мне не дают покоя почти на каждой
станции,
– Что вы понапрасну беспокоите бедного садху?
– говорили они.
– Разве вы не показали этим негодяям своего билета?
– спрашивали они меня.
Я мягко возразил:
– Мне не трудно показать билет лишний раз. Они ведь только исполняют свой
долг.
Мой ответ не удовлетворил пассажиров, их симпатия ко мне росла, и они
громко протестовали против такого несправедливого обращения со мной.
Но сыщики - это еще полбеды. Самой настоящей пыткой были мои поездки в
вагонах третьего класса. Особенно тяжелой была поездка из Лахора в Дели. Я
ехал тогда из Карачи в Калькутту через Лахор, где должен был сделать
пересадку. Я не мог найти свободного места в поезде. Вагоны были
переполнены. Тот, кто посильнее, кое-как пробирался в вагон через окошко, если двери были заперты. Я должен был быть в Калькутте к назначенному для
митинга дню, и если бы я не попал на этот поезд, то не поспел бы вовремя. Я
уже почти потерял надежду попасть на поезд. Как вдруг какой-то носильщик, заметив мое отчаяние, подошел ко мне и сказал:
– Дайте мне двенадцать ана, и я достану вам место.
– Хорошо, - сказал я.
– Вы получите свои двенадцать ана, если найдете мне
место.
Носильщик обежал все вагоны, умоляя пассажиров хоть немного потесниться, но никто не обращал на него никакого внимания. В самый последний момент, когда поезд уже должен был тронуться, кто-то из пассажиров сказал:
– Места здесь нет. Но, если хочешь, втисни его сюда. Разумеется, ему
придется стоять.
– Ну как?
– обратился ко мне носильщик.
Я охотно согласился, и носильщик втиснул меня через окно. Так я очутился в
вагоне, а носильщик получил свои двенадцать ана.
Ночь была для меня пыткой. Все пассажиры кое-как уселись. Я же простоял
два часа, держась за цепь верхней койки. Некоторые пассажиры то и дело
обращались ко мне:
– Почему вы не садитесь?
– спрашивали они.
Я пытался объяснить им, что сесть некуда. Но они не могли спокойно
относиться к тому, что я стою у них перед глазами, хотя сами лежали, растянувшись на верхних полках во весь рост, и ни на минуту не оставляли
меня в покое. Я лишь вежливо отвечал на их вопросы. В конце концов это их
несколько смягчило. Кто-то спросил, как меня зовут. Услыхав мое имя, они
устыдились и, извинившись, дали мне место. Таким образом, за свое терпение я
был вознагражден. Я смертельно устал, голова у меня кружилась. Бог послал