Мозаика. Невыдуманные истории о времени и о себе
Шрифт:
После торжественной части делегацию пригласили на обед, для чего разбили на три группы: Сосковца и его приближенных увезли куда-то в местную «правительственную резиденцию», основную массу делегатов направили на базу отдыха одного из предприятий, а нас, пятерых «бюрократов», определили в довольно приличный ресторан, где в банкетном зале закатили шикарный праздничный обед. Перед этим нас попросили завершить обед к 18-00, так как Сосковец назначил отлет на 19-00.
Строго выполняя регламент, мы завершили свою трапезу точно по времени и стали готовиться к отъезду. Тут-то неожиданно выяснилось, что наш самолет еще час назад улетел в Москву вместе с Сосковцом. По рассказам, ему кто-то позвонил и он, сославшись на новые обстоятельства, изменил время вылета, сказал только: «Ну,
Трагизм положения мы осознали, когда приехали в аэропорт: ближайший рейс на Москву лишь завтра, гостиницы забиты под завязку гостями-ветеранами со всей России, а главное – ни с кем из городского начальства связаться невозможно – все отмечают праздник. Хорошо, что наши сопровождающие побеспокоились и разузнали, что сиротливо стоящий на летном поле небольшой самолет принадлежит военным из Москвы, и должен вроде бы сегодня отправляться домой. Делать нечего – расположились прямо на травке у самолета - благо после дневного пекла было совсем не холодно - и стали ожидать. Далеко за полночь появилась долгожданная вереница черных «Волг» и зеленых «УАЗов», и из них вывалилась толпа генералов и полковников, пьянющих «вдрободан». Они долго прощались, целовались все со всеми, заверяли друг друга в уважении и взаимной любви, затем с большими паузами стали рассаживаться. С трудом мы отыскали старшего, попросили разрешения принять нас на борт. Тот, не открывая глаз и даже не дослушав, милостиво махнул рукой: «Давай!»
Уже в салоне какой-то богатырского роста полковник с громовым голосом несколько раз пытался начать петь «По Дону гуляет казак молодой…», но не получил поддержки, обессиленный свалился в кресло и тотчас же, как и все, захрапел. Такого дружного и мощного мужского храпа мне не доводилось слышать ни до, ни после.
Тем не менее, мы благополучно приземлились на подмосковном военном аэродроме, наши попутчики кое-как выползли из самолета, их с трудом разместили в поджидающих автомобилях и увезли. Бдительная охрана аэродрома немедленно выставили нас за ворота, и мы вновь остались в поле, теперь уже полностью безлюдном. Не без приключений я добрался до дома, когда уже полностью взошло солнце, сил у меня не было никаких, и я только и мог, что вспоминать недобрыми словами организаторов нашего путешествия.
Глава 9. Мой отец в мирное время
Черновой вариант «Мозаики» я послал на отзыв племяннику Николаю, и тот ответил, что отца своего я описал слишком сухо и предложил включить в книжку следующую деталь, оживляющую его образ:
«Батя – так обычно звали его домашние. Первой так называть его стала моя бабушка, которая, по ее объяснению, привыкла, что на ее родине в Жмеринке старших в семье обычно зовут батьками (с ударением на втором слоге). Такая «зовутка» хорошо прижилась сначала в нашем доме, потом среди знакомых и соседей, а затем, очевидно, Михаил, водитель деда, постепенно распространил ее и среди колхозников, которые крепко уважали Батю за справедливость, порядочность и преданность труду хлебороба и таким способом эти чувства стали выражать.
Сразу оговорюсь, что согласно семейной иерархии Батя является моим дедушкой, а если строго следовать родственной терминологии, то он является лишь отчимом моей мамы. Вот написал слово «отчим» и понял, что это слово совершенно не подходит к Бате, потому что более родного, близкого и глубоко чтимого мною человека не было, нет и уже не будет. Я никогда не спрашивал свою маму о её отношении к Бате, но помню точно, что она всегда называла его или папой или Батей.
Батя был среднего роста, брюнет с немного вьющимися волосами, широк в кости и, судя по фотографиям, в молодости был хорош собой и пользовался успехом у женщин. Ходил он немного «вразвалочку» отчасти от того, что к 50 годам приобрёл себе довольно значительный живот, а может, и от того, что у него было плоскостопие, которое, впрочем, не помешало ему прошагать всю войну от Сталинграда до Праги.
Его фигура, как я теперь понимаю, не позволяла ему носить рубашки, заправленные
Так сложилось, что я больше, чем кто-либо из нашей семьи видел Батю в разных амплуа. Дома - как семьянина, деда, хозяина дома, на работе - как руководителя, а в редких случаях на отдыхе - как заядлого охотника, любителя ухи и шашлыков, интересного собеседника и рассказчика.
Так вышло потому, что в пятилетнем возрасте я однажды после обеда напросился поехать с ним в колхоз, и с тех пор совместные поездки стали для нас довольно частыми.
Совещания, которые он проводил, я не запомнил, да мне они и неинтересны были. Меня больше интересовали окрестные достопримечательности. Если совещание проходило в колхозном гараже, это были боксы с автомобилями, где чудесно пахло солидолом, суетились чумазые люди, которые меня научили пробовать солидол на вкус (к моему удивлению, он оказался сладким). Иногда это была контора молочно-товарной фермы, где у входа стояли два бидона для всех желающих - со свежей простоквашей и с парным молоком. Причём в бидоне с молоком плавала живая лягушка («холодушка»). Её специально туда запускали, чтобы молоко не прокисало.
Когда мы с Батей ездили в машине, он всегда полулежа сидел на заднем сиденье, а я всегда рядом с водителем Мишей. Большое расстояние между передним и задним сидениями в ЗИМе (а как я впоследствии узнал, только такой автомобиль в качестве персонального применялся в 60-е годы всеми председателями колхозов в округе Кавминвод), позволяло вытянуть ноги и принять удобную позу для сна, чем Батя при малейшей возможности пользовался из-за хронических недосыпов ночью. При этом он очень сильно храпел, над чем мы с Мишей подшучивали. Следует отметить, что у него было редкое качество: он мог совершенно чётко беседовать с вами во сне. Когда он просыпался, то совершенно не помнил, о чём его только что спрашивали, и искренне удивлялся, когда ему говорили об этом.
Это происходило так. Допустим, я не знал, где находится какой-то предмет, необходимый в данный момент. Я подходил к спящему Бате и обычным голосом задавал ему вопрос. Богатырский храп мгновенно прекращался, и я получал совершенно точный ответ. После этого следовал глубокий вздох, и храп продолжался, как ни в чем не бывало.
Мы в семье иногда подшучивали над этим качеством Бати, а бабушка, по-моему, даже пыталась задавать ему во сне некоторые интересующие только её вопросы. Но на такие вопросы, к ее сожалению, Батя никогда не реагировал, а лишь бурчал что-то невнятное и переворачивался на другой бок. Ее это, несомненно, сильно огорчало, она обвиняла Батю в неискренности, считая, что он хитрит и что-то скрывает».
Глава 10. Военный Георгиевск
Я процитировал Николая почти дословно, но обнаружил, что слишком отклонился от хронологической последовательности событий, а в запасе у меня остались еще несколько заслуживающих внимания картинок из военного времени.
Летом 1942 года в город пришли фашистские войска. Наши отступили без боя, объявив населению, что со складов государственных учреждений разрешается брать все, что угодно. Три дня было безвластие или, как это время после назвали, "грабиловка". Тащили все, что можно - продукты, одежду. Олег был, очевидно, нашим главным добытчиком. Он с утра убегал куда-то и возвращался с консервными банками, пачками риса, какими-то вещами. Один раз он прикатил небольшой бочонок с комбижиром (низкий сорт маргарина), который мы потом ели несколько месяцев.