Моздокская крепость
Шрифт:
– Быстрее бы уже подмога! – вздохнул инженер-капитан. – Не нравится мне такое повышенное внимание непонятных лиц к нашему лагерю… Как бы не сговорились непримиримые черкесы между собой. И не решились ударить сообща по непрошенным гостям, вздумавшим обустраиваться на спорной территории столь малыми силами!
Спиридон Дудин скептически хмыкнул:
– А потом спишут кабардинские владельцы резню на злых, никому не подчиняющихся абреков… Иди, кизлярский комендант, разбирайся, кто напал на лагерь! Определяй и вылавливай душегубов по лесам и степям, со своими солдатами…
***
Мирная картина занятых полезным делом людей радовала глаз генерал-майора… Он с удовлетворением наблюдал, как поселенцы медленно двигаются вниз по склону редкой цепью, оставляя за собой очищенное от деревьев и кустов пространство.
С обозримой стороны холма землю прорезали три малых родника с журчащей прозрачной водой. Теперь, когда этот склон люди уже почти освободили от лишних зарослей, Алексею Алексеевичу открылось, что один из источников питал большое болото на северо-востоке урочища. А два других – вливались разными извилистыми путями в Терек.
Генерал-майор, слушая вполуха Спиридона Дудина, не уставал отмечать новые выгоды окружающего ландшафта для разворачивающегося в урочище военного строительства… Нет, всё-таки удачное место он нашёл для будущей цитадели! Если, конечно, довести до ума все эти природные преимущества для защитников проектируемой крепости.
…С западной стороны холма, от группы военных и горцев, занимающихся расчисткой территории, отделился всадник. Это был чернобородый казак в папахе и черкеске, на сером жеребце. Бока, шею и голову животного покрывало множество мелких белых пятнышек… Запоминающийся и необычный был у коня окрас.
Наездник пригнулся е тёмной гриве, присвистнул, ударил пятками в лёгких кожаных ичигах в лошадиные бока… И пустил жеребца вскачь, прямо к офицерам.
– А вот и наш сотник спешит доложиться, – прервал речь собеседника Алексей Алексеевич, невольно любуясь и завидуя молодецкой стати приближающегося всадника.
Ловкого наездника на пятнистом жеребце звали Илья Сорока… Это был двадцатишестилетний терский казак среднего роста, худощавый и жилистый.
Про таких враги писали в своих мемуарах с глухим раздражением – мол, глянешь на него – ну ничего особенного! Человек, как человек, каких много… Обыкновенный верховой воин. И конь у него невысокий, без особых претензий. Вот только вместе с этими двоими в бою лучше не встречаться!
Враги свидетельствовали, с каким-то мистическим страхом, что во время сражения казак и его конь совершенно преображались… Наездник, словно обретший бессмертие, вертелся ужом в самом пекле схватки. Рубил врага без устали шашкой направо и налево. И метко стрелял на скаку из своего укороченного ружья и пары пистолетов… Со всех мыслимых и немыслимых положений.
А дрессированный, словно собака, конь под казаком бесстрашно летел сквозь дым и огонь, послушный воле хозяина… Яростно кусал зубами противника и чужую лошадь, добивал ударами кованных копыт свалившихся на землю раненых врагов.
Кстати, донская порода животных – а под седлом у Ильи Сороки был именно такой зверь, названный казаком за своеобразный окрас «Пеплом» – только успела
У казака с боевым конём испокон веков существовали свои особые отношения… Зверь являлся человеку, в первую очередь, другом и лучшим товарищем по жизни. Это была отнюдь не рабочая скотина!
Конь донской породы отличался завидным здоровьем и исключительной преданностью одному хозяину. Зверь был не прихотлив в корме и содержании, не боялся выстрелов и открытого огня, прекрасно переносил, как жару, так и лютую стужу.
За время службы на кавказской границе Илья Сорока с Пеплом уже не раз принимали участие в сражениях. Отчаянного и храброго в бою, порой – на грани безрассудства, казака ценили и уважали товарищи… А враги – побаивались. Да и звание сотника (чин у казаков исключительно выборный!), говорило само за себя.
Единая военная форма в описываемое время только вводилась в регулярных частях российских войск. Она являлась обязательной пока, лишь для наиболее боеспособных подразделений, гвардии и офицерского состава. А вот у вольного казачьего сословия в этом вопросе царила ещё полная неразбериха!
Многие выходцы с Дона, например, по старинке, всё ещё носили привычные зипуны и шаровары, уральцы – татарские халаты с малахаями, волжане (волгцы) – кафтаны… А стиль верхней одежды казаков, проживавших на берегах Кубани, Терека и в горах (гребенцов!) – вообще формировался под влиянием местных кавказских племён.
Отличались также у разных станичников причёски, головные уборы, предпочтения к породам боевых лошадей… Даже обряды и традиции разнились! Порой, настолько сильно, что казаки, прибывшие служить на кавказскую границу, из разных мест России, не всегда выглядели, как представители одного народа.
Впрочем, за долгие годы жизни здесь, на южном рубеже империи, все станичники перемешались… А многие и породнились между собою и горцами – через браки, обряды куначества и побратимства. Подобные связи тогда были широко распространены и часто практиковались на Северном Кавказе.
Эти казаки постепенно образовали на южной границе империи своё отдельное, самостоятельное сообщество… Они, подобно аборигенам, тоже предпочитали носить бурку, черкеску с газырями, большой кинжал на поясе, шашку и обтягивающие икры тонкокожие ичиги.
Одним из важных обстоятельств, кстати, было для терского казака удобство боевой одежды, её «обношенность». На справном воине она обязательно имела лёгкую потёртость и сидела, как влитая, без складок и пузырей.
В отличии от трофейного оружия (его присутствие в доме станичника и количество развешанных на стенах, привезённых из похода, сабель и мушкетов свидетельствовало о доблести хозяина!), ношение любой одежды, снятой с убитого, не одобрялось. Подобное разрешалось казаку только в случае крайней нужды… И лишь после тщательной стирки и совершения специального очистительного обряда с участием православного священника.