Мрачный дебют
Шрифт:
Сосредоточенно курю, представляя картину, как Горбачёв, вооружённый британской или американской винтовкой, отстреливается от идущих на него зомби, а затем патрон закусывает затвором и зомби сжимают ублюдка в тиски и выдавливают из него жизнь своей массой, а потом жрут его останки.
Я не марксист, не приверженец левых идеологий, я, можно сказать, где-то по центру, но к Горбачёву у меня вполне определённое негативное отношение. Хуже злонамеренного врага только наивный дурак, считающий, что делает всем только лучше.
– Знаешь, Дима… – заговорила вдруг Ани. – А мы ведь с тобой единственные осколки нашей
– Помню, – ответил я и задумался.
А ведь действительно – кроме Ани мало кто сохранил ко мне былое отношение. Менеджер забыл обо мне сразу же после начала апокалипсиса, коллеги, наверное, даже не вспоминают, а если и вспоминают, то как хладнокровного убийцу, истреблявшего зомби в театре.
Единственный настоящий друг, Гриша Сёмин, сейчас шаркает по своей квартире, пытаясь найти выход, а приятели и подружайки – это не то.
У меня осталась только Ани, способная напомнить о моей актёрской карьере в театре и кино…
Говорил или нет, но у нас в семье было как-то не принято демонстрировать свои чувства даже членам семьи. Просто не принято и всё. И я не буду.
– Надо помыть посуду, пока есть вода, – произнёс я и пошёл к кухонной раковине.
Ани подошла ко мне и положила руку на левое плечо.
– Дима, я знаю, что ты хочешь сказать, – произнесла она. – Спасибо, что ты выжил.
– Спасибо тебе, что выжила, Ани, – улыбнулся я ей.
Глава 20. Безбольный покой
/13 апреля 2022 года, Санкт-Петербург, ул. Карташихина/
– Наш царь идет – Тесей, Эгея отпрыск! – воскликнул Антон Борисович, играющий сейчас Корифея. – Твоя, знать, просьба вызвала его.
Выхожу из-за кулис и становлюсь на отмеченное место. На лице моём маска Тесея, но не слившаяся с лицом, а закреплённая кожаной лентой. Благодаря маске, нет смысла в гриме, поэтому я внутренне радуюсь, что не придётся потом смывать явно не предназначенную для грима краску.
– Сын Лаия, – заговорил я, – и раньше много раз весть о твоём кровавом ослеплении, мне приходилось слышать. Уж по ней догадался, кто ты. Вид твой ныне у всех сомнений отнимает почву: одежда жалкая, несчастный лик – тебя бесспорно выдают, и сердце мне заливают жалости волной…
Одетый в рубище, буквально мешок из-под картошки с прорезями для головы и рук, на ноги поднялся наш Эдип, Михаил Михайлович Бродов, пожилой и седовласый профессор субтильного телосложения. Аккуратная «преображенская» борода, на фоне рубища, смотрелась неуместно, но зато общая сухопарость Бродова роднила его с образом Эдипа, годами подверженного бедствиям.
– Тесей, ты кратким, благородным словом, мне длинной речи тягость отпустил, – произнёс «Эдип», глядя в никуда. – Ты сам сказал, кто я, кто мой родитель, какой земли я гражданином был. Одно осталось: моего желанья предмет назвать – и речи всей конец.
– Ты прав, – произнёс я, – его услышать жажду я.
Актёров для нашего погорелого театра я собирал и готовил двое суток. Очень повезло, что Михаил Михайлович, профессор СПбГУ в отставке, увлекался классикой и когда-то давно, ещё при Хрущёве, выступал в любительском театре.
Надевать на кого-то маску Наполеона я не стал, лишь бы не испортить постановку,
Тем временем, спектакль продолжался.
Каждый из участников, в том числе хор из шести добровольцев, старательно выдавал свои реплики, как бы глупо для них это не ощущалось.
– О вы, богини грозные! – воскликнул Михаил Михайлович. – С молитвой взываю к вам: заступницами будьте моими! Пусть узнает нечестивец, в каких мужей охране этот град!
Грим на его лице уже слегка смазался от пота и активной мимики, но это не страшно, ведь мы тут даём не многочасовое представление. Изображал этот грим отчаянное выражение и полнейшую запущенность. Эдип изгнан, он скитается уже очень долго, у него нет средств к существованию, а пришёл в Афины лишь потому, что ему больше некуда идти. Он слеп и проклят, за отцеубийство и брак с собственной матерью. И Михаил Михайлович в образе. Зря он бросил театр – вижу, что, даже несмотря на возраст, в нём есть большой актёрский потенциал.
– Наш гость оправдан, государь, – сказал мне Антон Борисович, – несчастьем погублен он – помочь ему твой долг.
У него на лице тоже грим, призванный изобразить равнодушие. Но беда в том, что из меня так себе художник, поэтому получилось невнятно и неубедительно.
– Довольно слов, обидчики спешат, – произнёс я. – А мы, их жертвы, здесь стоим и спорим!
Далее были реплики Корифея и Креонта, после чего начался стасим [28] второй, описывающий битву. Я стоял и нервно курил за самодельной кулисой, потому что мне было непонятно, как так получается – мы уже дали половину постановки, люди устали, а ещё нет никакого результата…
28
Стасим – от др. – греч. ???????? – стоячий, неподвижный – хоровая песня, которая исполнялась хором не в движении. Исполняется стасим в центральной части пьесы, когда хор находится в орхестре, то есть на круглой площадке театра, располагающейся перед проскеной, месте, где выступали актёры. За проскеной была скена, помещение или палатка, где актёры переодевались и наносили грим. От орхестры пошло название «оркестр», от скены слово «сцена», а проскена пошла нахрен. Обычно хор в древнегреческом театре не только пел, но ещё и танцевал, поэтому орхестра была круглой, ведь в круге легче хороводить, но потом пришли римляне и всё опошлили, сделав орхестру полукруглой, чтобы было удобнее давать гладиаторские бои.
Хор уже закруглялся, поэтому надо спешить.
– Ладно, пляшем дальше… – произнёс я, бросая окурок в урну.
Шуршали листы, вздыхали ничего не понимающие зрители, но надо продолжать. И мы продолжали.
– О наследник Эгея, мы молим тебя! – воскликнула Антигона, то есть Ани.
– Что заботит вас? – вопросил я. – Чем вам могу угодить?
– О, дозволь нам взглянуть на могилу отца! – довольно реалистично взмолилась Ани.
– Я не властен, родные, ее указать. – покачал я головой.