Муха Ukraine (сборник)
Шрифт:
Я усердно всматриваюсь в вершину купола, в надежде своими глазами увидеть око Архангела Михаила. Леся божилась, что, по словам отца Александра, здесь поселилось и это чудо.
Душно. Кричит ребенок. Очередь выстроилась на исповедь. Я оказалась впереди. Гонимая любопытством, я захожу в исповедальную комнату. Отец Александр сидит на стуле. Пытливо смотрит на меня уставшими глазами. Здороваюсь с батюшкой. И застываю, не зная, что делать.
– Первый раз, что ли? – догадывается священник. И велит положить два пальца на Евангелие.
– В чем каешься, дочь моя?
– Грешна я. Оттого и жизнь наперекосяк пошла.
– Все грешны. Какие грехи твои?
Я с трудом вспоминаю свои грешки, которые в наше время уже и грехами то не считаются. О спекуляции
– Ну, все. В остальном веду праведный образ жизни.
– Да нет, так не пойдет, – нервно вскакивает со стула отец Александр. – Не готова ты. Есть аж 500 грехов, а у тебя только три. Вот, на почитай!
И батюшка, протянув мне памятку с перечнем грехов, выходит из комнаты.
– Да, не грешу я в основном! Я правильная! – опомнившись, кричу я ему вслед.
Начинается обряд причащения. Сначала дети, потом мужчины, женщины.
Ребенок уже надрывается от крика. Малиновый от жары. Зовет маму. Рвется из потных объятий своей бабки. Когда его подносят к батюшке для причастия, мальчуган переходит на визг. Вырывается. Батюшка вместе со своими помощниками причащает неразумного. Тот выворачивается, закрывает рот, мычит. Помощники терпеливо проводят процедуру. Мелькает ложка из металла желтого цвета. Ребенок хрипит.
Потом из церкви все повалили во двор, к кирпичному старому дому. Здесь на лавках и у забора, под вишнями, народа уже тьма. Ждут таинства эпитимии.
Из России, Белоруссии и даже дальнего Зарубежья. Пьяницы, куряги, наркоманы с женами, матерями. Автопарк из дорогих машин.
Когда отец Александр направляется к дому, народ дружно выстраивается в широкую и длинную очередь, которую сдерживают перегородки, как на Красной площади к Мавзолею.
Раздается из матюгальника усталый голос батюшки. Скороговоркой, заученно отец Александр объясняет, что он не кодирует. Он не гипнотизер, не целитель. Он лишь посредник между нами и Богом. Он накладывает эпитимию. И что с Богом шутить опасно. Уж коли дал слово не пить месяц, год или всю жизнь, то нарушать нельзя. Обязался не курить, не бери сигарету в руки! И так далее. Иначе будет несчастье с давшим слово или с его ближними.
И отец Александр начинает перечислять случаи личных катастроф тех, кто нарушил запрет. То сам позвоночник сломал, то жена ногу вывихнула, то тестя молнией убило, то теща вдруг померла.
Народ внимает с первобытным страхом, переглядывается. Лица серьезные.
Запугав прихожан, батюшка перечисляет и недуги, от которых он избавляет:
Сахарный диабет, бесплодие, онкология, экземы и разные скверны. И приводит потрясающий пример такого исцеления.
«Одну женщину во время моей молитвы так трясло, такая гадость начала из нее вываливаться – черви, крысы, мыши, всякое воронье…
Потом ее муж мне 100 долларов дал… На строительство храма».
Я оглядываюсь на людей. Все молча, и почтительно внимают.
– Да, не рассказывайте мне о всех ваших болезнях. Зачем мне это? Я же не Бог! – раздражается уставший батюшка. Бог сам все видит!
Говорите просто «болезный»…
Я так устаю. Вчера 4 тысячи человек принял.
И не бросайте порванные купюры, потом морока с ними! – напутствует напоследок батюшка.
Народ стройной очередью, по одному, заходит в горницу дома, увешанную простенькими иконами и библейскими репродукциями. Тянется к креслу, на котором восседает отец Александр. На каждого страждущего по три секунды. Целуют ручку батюшке и с удовлетворенным видом выходят вон, мимо огромного ящика для сбора денег на храм.
На кушетке лежит с большим черным крестом на пузе молодуха. Лицо отрешенное.
– Это от тяжких грехов, комментирует Ирка.
Подходит моя очередь.
– Что мне говорить? – шепчу я Ирке.
Ирка недоуменно вскидывает на меня глаза.
– Я же не пью, не курю, не болею ничем, – поясняю я.
– Тогда проси денег.
Я стопорю перед батюшкой, не в силах сказать слово.
Он смотрит
– Ну, что? Опять не готова?
– Денег хочу, – еле слышно шепчу я.
– Чего? – вопрошает отец Александр.
– Денег надо, – нахально хриплю я изменившимся голосом.
– Благословляю на копейку. Иди с Богом, дочь моя! Батюшка крестит меня и подставляет сложенные руки для целования. Руки красивые, ухоженные, белые.
Я носом прикасаюсь к теплой коже батюшкиных рук и ухожу.
«Болезная я» – слышу за спиной жалобный голос Ирки. Тот крестит ее и отпускает с миром.
– Благословите на квартиру, – просит Леся и целует священнику ручку. Потом ложится на свободную кушетку, кладя на себя церковный крест. Батюшка встает с кресла, подходит к Лесе и …садится задницей ей на живот. Таинство обряда завершено.
Во дворе толпится куча народа, еще не прошедшего процедуру духовного запрета.
На лавочке, у церкви, сидят двое помощников, с уголовными рожами, курят. Цинично поглядывают на прихожан. Рядом с ними расположился и мой Кошарик. Цедит пиво прямо из бутылки.
Оставив по 20 гривен на храм, мы садимся в Иркину хонду и уезжаем из Катюжанки.
Подружки без устали щебечут, делясь впечатлениями, глаза восторженно горят.
– Такая благодать! Такое чудо!
Всю дорогу я молчу, перевариваю увиденное. И только понимающе переглядываюсь с Кошариком.– Машка не разговаривает и правильно делает, – резюмирует Леся, самая продвинутая из нас. – Надо молчать, чтобы сохранить благословение.
Я молчу! Я в полной растерянности. Что же это было на самом деле.
Чудо или мошенничество? И кто под колпаком? Мы? А, может, и батюшка?
Трудно мне, бедной, в этом разобраться, женщине с квартирными долгами и семейными неурядицами.
Надо было батюшку расспросить. Но у него такие усталые глаза. Ему самому так нелегко.
Перед сном мне вспомнились две уголовные рожи.
Я мысленно призвала на помощь высшие силы. Закрыла глаза. И вновь увидела двоих с зажженными свечами в руках. И вспомнила проповедь, которую говорил батюшка, что разбойник первым войдет в царствие небесное.
И вновь у меня настал полный хаос не только в жизни, но и в голове.
Прошло две недели.
Меня занесло с другом Кошариком в Миргород. На Сорочинскую ярмарку.
Народу там была туча. Жара. Толпа. Давка.
И в этой толпе я нахожу мешок. Причем, я падаю на землю, споткнувшись об этот мешок из-под сахара.
И больно ударяюсь носом о щебенку. А Кошарика тем временем толпа уносит вперед.
Распластавшись на земле, я вижу и ощущаю на себе чужие ноги. И понимаю, что меня сейчас затопчут. Но любопытство сильнее чувства самосохранения.
Лавируя между ног, я хватаю мешок и отползаю с дороги. К кювету.
Заглядываю в мешок.
В мешке коробочки и футляры в бархате.
Я открываю первый попавшийся.
Благородный блеск бриллиантов, оправленных в золотое кольцо, переливается в лучах солнца.
Открываю другую коробку. И вновь сияющий восторг драгоценных камней, в золотых сережках.
Третья коробка. Четвертая. Везде украшения с настоящими бриллиантами. Их-то я хорошо знаю! У самой дома целая шкатулка.
Дрожащими руками набираю Кошарика. Изменившимся голосом объясняю, где я.
Мы сидим с Кошариком на траве, у дороги.
Мы оба в ступоре. В полуобморочном состоянии. Говорить не можем.
Мы ждем. Чего? Сами не знаем.
Руки Кошарика дрожат. Это, наверное, от алкоголя. А не от жадности.
Кошарик не такой! Кошарик под палящим солнцем вылакал целый литр водки! Один! Закусывал только полтавскими варениками с сыром! Да, отшлифовывал «Гоголевским пивом», которое, здесь, на Сорочинской ярмарке лилось рекой!
Я огядываюсь на толпу людей. Никакой паники. Никаких объявлений. Никто ничего не ищет. Не видно и Красной Свитки, хозяйки здешних мест.
Под ногами у нас мешок. В нем целое состояние. Упал с неба? Мне? Привет от батюшки из Катюжанки?
Сейчас в это особенно хочется верить. И оставить сокровища себе.