Муля, не нервируй… Книга 3

Фонд А.

Муза торопливо шла по знакомой аллейке. Ветви вязов и ясеней приветливо шумели, а в дальней клетке в орнитосекции гулко ухнула какая-то пташка.

Муза спешила. Времени, конечно, было ещё с запасом, но она полюбила приходить сюда раньше всех и разговаривать с оленятами и зебрятами. Они такие миленькие. Муза усмехнулась. Особенно там есть один оленёнок, его назвали Алфонсо. Имя Музе не очень нравилось, но здесь учёные придерживаются таких правил: первая буква имени детёныша берётся по первой букве имени матери,

а третья — по первой имени отца. Вот и вышло, что вышло. Но Муза для себя называла его Альфиком. Конечно же, когда они были наедине и никто не слышал. Она любила с ним подолгу разговаривать. Он всегда так внимательно слушал и смешно шевелил ушами.

Сейчас Муза торопилась как раз к Альфику. В сумочке несла ему шикарное лакомство — два яблока, морковку и кусочек хлеба. Яблоки Ложкина из деревни привезла, целую сумку. И угощала всех. Свои яблоки Муза есть не стала (хотя одно таки съела, не удержалась). А припрятала и теперь несла их Альфику. Вот он обрадуется!

Хлеб тоже несла. Но тайком. Хлебом кормить копытных животных не одобрялось руководством зоопарка. Прямого запрета как бы и не было, но не одобрялось. А Муза ничего не могла с собой поделать: Альфик так любил кусочки хлеба, густо посыпанные крупной солью. Ну, и как ему отказать? Он такой лакомка.

Муза добежала до препараторской. В коридоре были шкафчики со спецодеждой. Её был с номером 14. Она торопливо переоделась в синий спецовочный халат, натянула сверху прорезиненный фартук, переобулась в невысокие резиновые сапоги, с усмешкой натянула синюю же косынку (почему-то она её всегда сильно смешила), переложила гостинцы по карманам и заторопилась к Альфику. Ведь он так ждёт её…

Белла устало откинула прядь волос, прилипшую ко лбу.

Ну что за упрямая бабёнка!

— Милочка, я ещё раз тебе говорю, я не гадалка! И привораживать я не умею. Такая взрослая девочка, а веришь в сказки и в волшебство! — Она насмешливо хохотнула, надеясь смутить гостью.

Напротив неё, за столиком в гримёрке ресторана, где Белла обычно играла по вечерам, сидела полногрудая женщина в плюшевом жакете и неубедительной шляпке. Как говорится, в самом соку, мечта поэта, баба-ягодка и так далее. И эта баба-ягодка теперь с умоляющим видом взирала на Беллу:

— Но мне Ксения сказала…

— Что она тебе сказала?! — теряя терпение, возмутилась Белла, — что я приворожила ей жениха?

Судя по выражению лица дамочки, что-то подобное она и надумала себе.

— Брехня!

— Я тоже хочу жениха, — упрямо повторила женщина и умоляюще добавила. — Ну, пожалуйста.

— Милочка, я — сваха. Я могу подобрать тебе любого жениха, но дальше ты сама должна понравится ему. Понимаешь, сама!

— Но мне нужна стопроцентная гарантия, — опять повторила женщина и торопливо вытащила кошелёк.

Белла сдержалась (хорошо, что не выругалась). Несколько вкусно хрустящих купюр легли на столик. Белла торопливо накрыла их афишкой.

И тут в гримёрку заглянула Раечка:

— Белла,

там ребята последний заход доигрывают и сразу твой выход.

— Спасибо! — с облегчением сказала Белла и схватилась за пуховку. Поправляя грим на лице, она сказала строгим голосом, — а знаешь, милочка, зайди-ка ты ко мне завтра, но минут на двадцать пораньше. Посмотрим, что можно сделать… И жениха тебе найду, есть тут у меня один толковый мужчина на примете, инженер между прочим, и вдовец. И научу как его заинтересовать… Ещё на свадьбе твоей погуляем!

Вредная дамочка обрадованно извинилась и ушла, а Белла вытащила хрустящие купюры, любовно пересчитала их и бережно положила к себе в кошелёк. Ещё немного и она купит себе новые сапоги. Старые-то совсем уж прохудились, сколько сапожник Захар их ни чинил, да он уже и браться-то не хочет. Но ничего. Скоро уже…

Она шла играть на пианино перед пьяной публикой, как ходила ежедневно, много-много лет подряд, и в этот раз на её лице играла довольная предвкушающая улыбка.

— Колька! — закричала Полина Харитоновна, выглядывая из окна в бревенчатой избе, — иди бегом домой, я козу только подоила, иди сюда, горюшко ты моё, молочка попьёшь, пока тёпленькое!

— Ну, ба-а-а-а, — возмущался Колька, потрясая палкой, которой он перед этим царапал по раскисшей глинистой земле, — ты не видишь разве, я рисую! Занят я!

— Иди сюда, чучело огородное, сиротинушка никому ненужная-а… — завздыхала Полина Харитоновна, — мать-то ещё хоть помнишь свою непутёвую?

— Ну ба-а-аа! Я рисую! Не мешай!

— Ладно, я полотеничком пока накрою, играйся, маленький, — улыбнулась Полина Харитоновна ласково и прошептала себе под нос, но тихо-тихо, — а ведь как внучек на покойного Виктора моего похож, как две капли воды прямо.

И добавила, взглянув на портрет над кроватью:

— А сделаю-ка я ему вареничков с вишней. Любит наш Колька варенички. Как ты, Витюшенька, когда-то любил…

Герасим топтался у входа. Он был в отглаженном сером костюме. Накрахмаленный воротничок рубашки больно впивался в шею, но Герасим даже не замечал этого, он был крайне взволнован.

— Заходите, товарищ! — строго сказала ему женщина в очках.

Герасим совсем растерялся, и уже было порывался сдать назад, но строгая женщина моментально разгадала его манипуляции.

— Товарищ, вы в библиотеку пришли записываться? — продолжила допрос женщина требовательным тоном.

— Да вот…я… — замялся Герасим и густо покраснел. Ему было стыдно. Стыдно, что он, взрослый человек, а вот так как-то…

Но женщина не выгнала его. Наоборот даже.

— Вы, пожалуйста, только не волнуйтесь, товарищ! — на лице женщины вдруг мелькнула хорошая такая улыбка, сочувствующая, и от этой улыбки она перестала быть строгой, так, чуточку уставшей только. — Вы проходите сюда, а я сейчас на вас карточку оформлю. По правилам так положено. Какая литература вас интересует?