Муля, не нервируй… Книга 3
Шрифт:
— А она что здесь делает?! — Марецкая так возмутилась, что даже выглянула из-за ширмы.
— Юбку тебе принесла, — язвительно изрекла Раневская, причём голос у неё был настолько переполнен ядом, что аж сочился, словно берёзы по весне, — жалко стало, что с голой жопой по улицам пойдёшь прохожих пугать.
— Завидно? — парировала та, — у самой жопа как гриб сушёный, так что завидуй!
Раневская набрала воздуха, чтобы достойно ответить, но я не дал:
— Так, дамы! Брэк! — воскликнул я и добавил, обращаясь к Злой Фуфе, — Фаина Георгиевна, вы сами юбку на ширму повесите, или мне это сделать? И
Раневская фыркнула и прямо от порога зашвырнула юбку на ширму, поверх неё отправились чулки и ещё какие-то ленточки (подвязки, что ли, рассматривать эти женские нюансы было неудобно и я отвернулся).
Здесь следует отметить, что швырялась чулками и прочим барахлом Злая Фуфа довольно метко. Очевидно, имеет опыт.
Марецкая схватила чулки с подвязками и активно зашуршала, переодеваясь. Раневская стояла и наблюдала. На лице её играла предвкушающая триумфальная улыбка. Длинный нос аж заострился в сторону ширмы, и сразу на ум приходила пословица про Варвару, которой данную часть тела оторвали.
Наконец, видимо, с подвязками было покончено и дошла очередь до юбки.
Марецкая цапнула юбку за ширму. Раневская аж подалась вся в ту сторону. Она чуть ли не приплясывала от нетерпения.
Из-за ширмы раздался сдавленный возглас, но такой тихий, что было непонятно, был ли он, или это послышалось. Мы с Раневской переглянулись. Я пожал плечами. Она насмешливо улыбнулась.
Значит, не послышалось.
Наконец, ширма отъехала чуть в сторону и оттуда вышла (точнее продефилировала) Марецкая. В этой цыганской юбке с нелепыми рюшами и жуткой бахромой, она вышагивала, словно королева в самом изысканном королевском наряде. Дрянные бубенцы вразнобой позвякивали в такт её шагам, а она словно получала удовольствие от всего этого безобразия и лучезарно улыбалась.
Посмотрев на меня, она сказала обволакивающим нежным голосом:
— Спасибо большое, молодой человек, вы меня буквально спасли! — при этом она так ослепительно улыбнулась, что я чуть машинально не зажмурился.
— Хотите чаю? — спросил я её, а потом посмотрел на стоящую у входа Раневскую.
— Ой нет. Спасибо, уже поздно, — проворковала Вера Петровна. — Вы проводите меня? Темнеет.
— Конечно, — пробормотал я.
— А я вот от чая не откажусь, — величественно уронила согласие Фаина Георгиевна, — только не крепкий, пожалуйста. Я на ночь крепкий пить не могу. Сплю потом плохо.
— В вашем возрасте, Фаина Георгиевна, на ночь только кефир уже пора пить. И таблетки, — медово улыбнулась Марецкая, перейдя на «вы».
— Я младше вас, дорогая Вера Петровна, на целых пять лет, — замироточила в ответ Раневская, — так что ваши советы обязательно учту, когда достаточно постарею для этого и достигну вашего возраста.
Лицо Марецкой вытянулось, улыбка с него словно сбежала, и она зло прошипела:
— Врёшь! Не на пять!
— Вера Петровна, — я опять влез и прекратил намечающуюся свору, — а давайте вы тоже попьёте чаю, и я вас потом сразу же провожу? Сами подумайте, вы промокли, замёрзли, переволновались, горячий чай обязательно нужно выпить. Хотя бы как лекарство. Чтобы не заболеть.
К моему удивлению, Марецкая спорить не стала, просто кивнула и уселась за стол, позвякивая бубенцами. Раневская
Повисло напряжённое молчание. Дамы с деланным интересом рассматривали обстановку в моей комнате, старательно избегая взглядов друг друга.
Я раскочегарил примус, поставил чайник (хорошо, что в нём была вода. Дуся прекрасно знает, что по утрам я, как сонная муха, и иногда, если не выспался, то могу вообще не пойти за водой и потом не попить чаю или кофе. Поэтому она всегда мне готовит с вечера чайник с водой. И это было хорошо, а то я подозревал, что уйду сейчас на кухню, а дамы тем временем поубивают друг друга).
— Пожалуйста, — я поставил перед женщинами две чашки с чаем и спросил, — Дуся напекла пышек. Будете? Пышки вкусные, сахарные.
— От пышек жопа растёт, — категорически сказала Раневская.
— А я вот буду! — тотчас же сказала Марецкая весёлым голосом, — мне бояться нечего!
Злая Фуфа вспыхнула, а я опять влез в разгорающуюся ссору:
— Фаина Георгиевна, это постные пышки, они совершенно для фигуры безвредные. Я ведь активно худею. Так что их можно спокойно есть. Дуся мне специально такие печёт. Хотя бы одну попробуйте.
Раневская обрадованно схватила пышку и с удовольствием начала лакомиться. С другой стороны стола сидела Марецкая, которая тоже еда пышку.
Я посмотрел на них и остался доволен. Мой расчёт был предельно прост. По пирамиде Маслоу еда — это первичная базовая потребность человека. Вот они сейчас наедятся и подобреют. А уж тогда я смогу выудить у них причину конфликта без ущерба для моего хрусталя.
Когда дамы насытились (да и я сам перехватил неплохо) и разомлели от вкусной еды, я начал разборку.
Причина конфликта оказалась донельзя тривиальной. Перескажу своими словами, потому что в процессе выяснения подробностей мы с дамами чуть не вернулись на этап выяснения отношения до падения в тазик.
В общем, Завадский ставил новую пьесу. Что-то по Горькому. А так как он был своеобразным человеком и не принимал отказов, то уход Фаины Георгиевны к Глориозову с последующим отказом ему лично, уязвил великого режиссёра в самое творческое сердце. И Завадский затаил обиду, и разработал план мести. Он не мытьём, так катаньем, как говорится, но всё-таки убедил Фаину Георгиевну уйти к нему играть главную роль. Расхвалил, возвеличил. Злая Фуфа решила, что всё уже позади, бросила Глориозова и упорхнула к Завадскому. А тот дал ей немного порепетировать, привыкнуть к роли. Почувствовать свою значимость, а потом внезапно отдал роль Марецкой. И Фаина Георгиевна осталась с носом.
Она затаила обиду и даже написала Завадскому гневное обличающее письмо. А тот демонстративно, на её глазах, сделал из него веер. И затем ехидно обмахивался на репетициях, глядя, как Марецкая играет главную роль, обещанную Фаине Георгиевне.
Стерпеть такого Злая Фуфа уже не смогла.
И отмстила.
В общем, в день премьеры Вера Петровна Марецкая в ярко-алом платье вышла на сцену декламировать свой монолог, и обмерла. Все пять передних рядов, где сидели зрители, были ярко-красного цвета, точно такого же, как и её платье. Марецкая обмерла и присмотрелась: все зрители на этих рядах были одеты в костюмы и платья, пошитые из точно такой же ткани, как у неё наряд.