Муля, не нервируй… Книга 3
Шрифт:
— Поддерживаю! — раздался голос с задних рядов.
Я оглянулся — Зинаида Валерьяновна.
— Голосуем! — председатель, поняв, куда дует ветер, резко махнул рукой.
Когда подсчитали голоса, Попов, не дожидаясь конца заседания, выбежал из зала, хлопнув дверью так, что задрожали стёкла. Его триумф обернулся крахом: вместо почётного звания и премии — публичный скандал, а в протоколе появилась запись о передаче всех материалов по вермикулиту в новый НИИХТ.
После заседания Модеста Фёдоровича окружили коллеги. Пожимали руки, хлопали по плечу, а председатель даже
Фёдор Фёдорович, стоя в стороне, держал папиросу, но в уголках его глаз светились редкие искорки удовлетворения.
— Ну что, Муля, — сказал он позже, когда мы втроём вышли на воздух, — теперь твой отец не в Киргизскую ССР сбежит, а будет научным руководителем целого института. И Попову хоть в Заполярье подавайся — здесь его больше не потерпят.Такой скандал славный вышел.
Модест Фёдорович, вдруг улыбнулся:
— Знаете, Фёдор Фёдорович, наука — она как химическая реакция. Иногда нужно добавить катализатор, чтобы всё завертелось…
— Или хорошего пинка под зад, — фыркнул тот, закуривая новую папиросу.
— Я так боялся, что вы не успеете, — выдохнул дым Модест Фёдорович.
— Если честно, я тоже боялся, — признался Фёдор Фёдорович. — Я сегодня вообще не спал. За ночь сделал устав и остальные документы. А с утра уже дядя Гриша из Госплана пустил их на согласование. Кому надо, позвонили. Всё нормально, в общем. Институт создан. Это, наверное, первый на планете институт, который был создан за одно утро. Пока коллектив там состоит из двух человек.
Модест Фёдорович и Фёдор Фёдорович переглянулись и громко расхохотались.
Мы курили, думая каждый о своём. Я смотрел на них и думал: впереди их ждут лаборатории, бессонные ночи у реактивов и новые битвы, но сегодня, под синим апрельским небом 1951 года, победа была за ними.
— Ну что, отец, поздравляю! — тихо сказал я Модесту Фёдоровичу, — ты победил. А мне пора бежать. У меня сегодня тоже битва.
Мулин отчим крепко обнял меня и улыбнулся:
— Спасибо тебе за всё, сынок! Всегда помни, что бы ни случилось, а ты мой сын!
Я шел к начальству, прижимая к груди папку со сценарием и сметой, и почему-то чувствовал, как под воротником рубахи проступает пот. Странно, давно так не волновался. Словно семиклассник перед первым свиданием. Мысленно повторял аргументы, которые готовил всю ночь. Югославия. Тито. Комедия. Декамерон. Риск.
— Муля, заходи, — сказал Козляткин, и просимафорил мне взглядом.
Я посмотрел в ту сторону и удивился. За столом Козляткина сидел Большаков и что-то писал.
— Садись, Муля, как там успехи? — не отрываясь от писанины, кивнул на стул Большаков. — Рассказывай. Получилось ли что?
Я неторопливо разложил на столе сценарий, аккуратно перевязанный тесьмой, и смету, которую сделала мне Валентина.
— Иван Григорьевич, Сидор Петрович, разрешите представить черновик проекта советско-югославского фильма — официальным голосом сказал я, — комедию о дружбе народов, основанную на принципах социалистического реализма. Десять новелл, объединенных историей строительства моста между нашими странами. Каждая
— Сатиры? — Козляткин встревожлся. — Муля, ты что не понимаешь, какое сейчас отношение к югославам? После резолюции Коминформбюро…
— Понимаю, Сидор Петрович. Поэтому все критические моменты направлены не на братский народ, а на отдельных отщепенцев, — я открыл сценарий на помеченной странице. — Здесь, например, аллегория на борьбу с оппортунистами. И главное — добавим побольше спецэффектов, чтобы бабахнуло.
Большаков молча листал текст, останавливаясь на репликах, подчеркнутых красным. Я понимал: он ищет косяки, за которые нас могут по головке не погладить. Но Рина Зеленая и Раневская, ветераны сцены, знали цену словам. А я ночью, и немного на Учёном совете, поправил, дополнил, а кое-что вообще переделал. Получился, на мой взгляд, шедевр. Герои фильма высмеивали не систему, а человеческие слабости: лень, жадность, глупость. Безопасно. Почти. Но главное — отжигают. Такого ещё эти хроноаборигены не видели.
— А это что? — Большаков, усилием воли сдерживая улыбку, ткнул пальцем в очередной лист. — Романтика на фоне классовой борьбы?
— Товарищ Большаков, это ключевой эпизод! — я заставил себя улыбнуться и начал плести словесные кружева. — Через личное счастье героев мы покажем торжество социализма. Их чувства крепнут, преодолевая козни враждебных элементов.
— Гм… — начальник отодвинул сценарий и взял смету. — А расходы? Ты считаешь это оправданным?
— Я постарался учесть все нюансы, — я показал ему на столбцы цифр. — Съемки частично в Крыму — экономия 15%. Зеленую и Раневскую я убедил работать за полставки — они восприняли это как возможность. А югославская сторона пусть будет готова покрыть две трети расходов в обмен на прокат в их сети кинотеатров. Это будет прорыв!
Козляткин и Большаков переглянулись. Я понял: они уже видят себя докладчиками на съезде, героями, наладившими культурный мост через пропасть раскола. Но страх ошибиться у них всё ещё перевешивал.
— Допустим, — Большаков откинулся в кресле. — Но кто поручится, что югославы не используют фильм в пропаганде против нас?
— Контроль, жёсткий контроль! — я выдохнул. — Мы введем в съемочную группу проверенного редактора. Каждый кадр будет согласован. А если возникнут противоречия — всегда можно переснять эпизоды. Главное — начать. Партия учит нас: искусство должно быть на передовой идеологической борьбы.
Тишина повисла, как дым после залпа. Потом Большаков неожиданно засмеялся:
— Хитрец ты, Муля. Ладно. Одобряем. Предварительно. Но, — он поднял палец, — за результат отвечаете головой. Ты и товарищ Козляткин.
— Мы приложим все усилия! — сказал я и посмотрел на Козляткина.
— Не мы, а ты, — ворчливо сказал Большаков и устало вздохнул, — Сидора Петровича я возьму к себе замом. А тебя думаю поставить на его место. Пока что и.о. А там уж, как покажешь себя.
Он взглянул на меня, ожидая моей реакции. Но я его разочаровал: