Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг.
Шрифт:
Вначале я решила, что сейчас убегу. Спрыгну кубарем с дерева и просто убегу. Даже представила себе, как это сделаю: увидела свой побег в деталях, словно это было кино в моем воображении. Но потом взяла себя в руки, поняла, что ничего плохого умерший человек сделать мне не может, гораздо страшнее – живые. Они пытают, убивают и зверствуют. Мертвые не делают вреда. “Зеленые жесткие яблоки помогут выжить. Они не виноваты, что людей поглотила война”, – подумалось мне, и я собрала яблоки со всех веток. Помолилась за душу несчастного и ушла.
Людей в том дворе нет. Никто там не живет.
Что будет с родной газетой, неизвестно. Раньше все газеты подчинялись Министерству печати, где всем заправлял Гантамиров, самый знаменитый сторонник Москвы. Теперь все захватили люди Ахмата Кадырова. Они в черных майках, на которых изображен их лидер, и с автоматами в руках. Гантамиров убежал из Министерства печати, когда они туда ворвались.
Все газеты боятся: не знают, кого новая власть пощадит, а кого закроют. Новое военное подразделение “кадыровцев” – так их тут называют – состоит из сельских крепких парней-бородачей с автоматами, которые совершенно неуправляемые и ничего не боятся.
Один из представителей новой власти, с автоматом в руках, перегородил мне вход в газету “Молодость” и не давал пройти. Увещевания не помогали ни на русском языке, ни на чеченском языке. Он меня не отпускал, говоря, что я с ним сейчас куда-то отправлюсь. Ни мой совершенно скромный вид в длинных одеждах, ни большой платок на голове не произвели на человека с автоматом никакого впечатления.
Местные милиционеры, охраняющие проспект города, предусмотрительно отвернулись, а сотрудники моей газеты еще и шторку задернули на окне, всем своим видом показывая лояльность к новой власти. Выручил меня взрослый мужчина, давний работник министерства по имени Муса. Я немного знаю его, так как помогала ему редактировать стихи. Муса сказал, что я – дочь его брата и мне немедленно пора домой.
– Ах ты, бездельница! – нарочно громким голосом закричал Муса. – Где ты ходишь?! Немедленно иди домой, лентяйка! Я скажу брату, какая его дочь непослушная.
И пока “кадыровец” ошарашенно таращил глаза, Муса подхватив меня за локоть и, громко выкрикивая на чеченском языке нотации, сумел увести меня за угол дома, откуда мы припустились бежать, как зайцы. “Кадыровец” был гораздо младше и, несмотря на свою наглость, воспитан по-восточному. Поэтому старшему человеку уступил. Не стал нас преследовать.
Как я была благодарна Мусе! Он проводил меня до автобусной остановки и предупредил, чтобы я была осторожнее.
П.
11.09.
В газете бардак! Алан, зам шефа, обнаглел и, как я подозреваю, утаивает часть моих гонораров. Газета государственная, на нее выделяются деньги. Шеф, зам и бухгалтер их делят. Вместо заявленных семи журналистов в штате на самом деле трое. Их выпускают под разными фамилиями. Тираж газеты должен распространяться бесплатно, но тут тоже хитрость – он в своем большинстве просто уничтожается. Деньги корреспондентам начисляются наобум. Таким образом, чтобы огромная часть доставалась вовсе не тем, на которых все держится.
Нужно менять работу. Но как?! В Чечне все рабочие места продаются или даются по блату родне.
Когда-то в моем детстве на Минутке была красивейшая площадь Грозного. Сегодня панорама грустна: скелеты сгоревших домов, горы плит и железа.
– Хорошо тем, кто умер, – повторяют старики, устав от невзгод. – У мертвых покой!
– Война всему вина, – говорят женщины, продающие семечки на ступенях ставшего свалкой подземного перехода.
Кто чужого не брал, теперь подучился. Кто трудился, стал вынужденным бездельником. Безработица. Постоянная нехватка продуктов и предметов первой необходимости. Сложная задача – выжить.
У разбитой площади, на Минутке, я познакомилась с женщиной. Она сидела на бордюре и была одета в длинный плащ. На ее лице были устаревшие круглые очки. Рядом на земле валялась сумка с бутылками и алюминиевая трость. На сдавленные всхлипы старушки прохожие поворачивали головы. Подавали милостыню. Некоторые пытались расспросить ее о горе, но женщина не отвечала. На моих глазах она рыдала около часа. Я не смогла уйти.
– Успокойтесь, – попросила я. – Денег у меня нет, но я могу поговорить с вами.
Старушка молчала. Я села рядом и предложила ей валидол. Она позвала меня:
– Пойдем со мной, если не трус. Ты, надеюсь, не выдашь меня?
Мне стало любопытно, и я пообещала:
– Не выдам!
Мы вошли в разрушенный многоэтажный дом. Я шла осторожно, стараясь не наступать на битое стекло и на человеческие и собачьи фекалии. Женщина попросила меня:
– Отвернись!
Я отвернулась. Иначе чего я за ней шла?
– Теперь смотри! – сказала нищая.
Передо мной оказалась молодая, красивая женщина с помадой на губах.
– Да как же это? – удивленно спросила я.
– А вот так! – с гордостью ответила “бабушка”, держась за сердце. Оно у женщины действительно болело. – Я на товар зарабатываю, чтобы на рынке торговать! Мы втроем живем: я, мама, и мой сын. Мама по возрасту еще не на пенсии. Плохо ходит. Больные ноги. Все ценное у нас в квартире украли. Мои украшения, серьги мы давно продали. Деньги ушли на лекарства. Люди советовали мне в пятницу идти к мечети. Я не решилась. Вдруг родственники бывшего мужа увидят? Осудят! Работы нет. Можно только завалы разбирать да улицу мести. Оплата такая, что втроем не жить, а от голода умирать будем!
Без работы теперь даже квалифицированные специалисты с вузовским образованием.
– Мы экономим, – продолжала женщина. – Мясо никогда не покупаем. Каши и макароны – вот наша еда. Сыну беру молоко, раз в неделю что-нибудь сладкое. Зато рублей по семьдесят могу отложить! Еще неделю поработаю и за товаром в Дагестан поеду! До последней войны я торговала!
В Чечне непростая ситуация: ставленник Москвы, бывший поборник джихада А. Кадыров захватил власть. В народе бродит неподтвержденная официально новость, что Гантамирова (более давнего “друга Кремля”) отравили! Якобы тот сейчас в больнице. Ничего про это лично не знаю: ни подтвердить, ни опровергнуть не могу.