Муравьи революции
Шрифт:
— Широко шагаешь, штаны порвёшь… Забыл, как из Пруссии плитовали?..
— Что было, того нет. А теперь немцы винта задают.
— Звинтят они твоему христолюбивому воинству… дороги домой не найдут!..
Масса уголовных подавала прошения с просьбой отправки их на фронт. Но правительство не торопилось привлекать просителей. Это обстоятельство служило также для насмешек и ссор.
Вообще война занимала весьма значительное место в умах уголовной каторги, которая по-своему и согласно своим желаниям рассматривала и расценивала события мировой войны.
Хроника
Летом 1915 г. ушли на поселение большевики: Рогов Алексей, Трифонов Евгений. Таяла, наша большевистская группа в четырнадцатой камере. Осталось там только пять человек: Тохчогло, Проминский, Никифоров, Ордин и Петерсон… Затем вскоре ушёл в ссылку Петерсон: осталось нас четыре человека, во всём коллективе, восемь. Правда, к нам уже вплотную примкнули Мельников Дмитрий, Итунин (эсеры), трое анархистов, полностью солидаризировавшихся c нами по всем политическим и тактическим вопросам, и, кроме того, сильно возрастала наша группа по линии отношения к войне. Поэтому даже с уходом наших товарищей наше влияние в коллективе продолжало укрепляться.
Ушёл в ссылку из нашей камеры угорелый оборонец меньшевик Чаплинский, вызывавший своим оголтелым патриотизмом общее озлобление в камере.
Вернулись в камеру «добровольные изгнанники» Пестун и Файнберг. За три месяца изгнания они убедились, что борьба за коммуну в четырнадцатой камере, продолжалась с прежней напряжённостью, что совсем не они являлись причиной этой борьбы, что их уход оказался смешным фарсом.
Трёхмесячное пребывание в «спокойных» условиях, где сильно попахивало обывательщиной, угнетало их: тоска по бурной жизни четырнадцатой камеры взяла верх, они, нагруженные своими тюфяками и книгами, предстали перед дверями покинутого «отечества».
Неожиданно четырнадцатая получила солидное подкрепление. Пришла большая партия из Херсонского централа и разлилась по всему коллективу, полностью заполнив брешь, образовавшуюся было после большого числа ушедших в ссылку членов коллектива. Херсон нам не дал большевиков, но дал большое количество пораженцев. Херсонцы пришли с настроениями боевыми. Условия режима Херсонского централа, как и всех российских централов, были весьма суровы, и там политические воспитались в обострённой политической борьбе с тюремщиками, ненавидели их и считали преступлением какие бы то ни было лояльные отношения с ними. Отношения между полическими и администрацией были им непонятны и казались многим из них преступными. Поэтому в дальнейшей нашей борьбе с оппортунистической политикой руководства коллектива мы получили от них существенную поддержку.
Война широко открыла двери каторги солдатской массе. Солдаты стали приходить в централ целыми группами и заполнили собой две больших камеры.
Большинство солдат шло на каторгу за отказ от военной службы, за дезертирство с фронта и за целый ряд других преступлений, связанных с войной. Шли на каторгу всё с большими сроками: пятнадцать, двадцать лет и много бессрочных.
Я уже был связан с солдатами по одиннадцатой камере и продолжал эту связь поддерживать. Однажды мы получили от солдат письмо, в котором они просили четырнадцатую камеру организовать
Файнберг, подозревая, что я опять замышляю побег и с этой целью перехожу в солдатскую камеру, заявил мне, что он тоже пойдёт со мной. Но я уверил его, что не готовлюсь к побегу, а действительно займусь организацией учёбы солдат. Если же мы оба переберёмся в солдатскую камеру, администрация обратит на это внимание, и мы можем угодить в одиночки…
Солдаты встретили меня весьма дружелюбно. Были среди них и достаточно грамотные люди, один даже из последнего класса духовной семинарии, получивший каторгу за какое-то святотатство… Нашлись несколько человек, окончившие двухклассные школы министерства народного просвещения.
Из этой грамотной публики я организовал руководящее ядро. Мы произвели учёт состояния грамотности всей камеры. Из восьмидесяти человек совершенно неграмотных оказалось больше пятидесяти процентов, человек двадцать пять полуграмотных и только человек двенадцать окончило сельские и министерские школы. И один семинарист имел среднее образование, да и то незаконченное.
Учащихся разбили мы на три группы: две группы совершенно неграмотных, одну группу из малограмотных, а остальных разбили в качестве преподавателей: посильнее поставили на полуграмотных, а послабее — на группы неграмотных.
Семинар взял на себя преподавание арифметики и руководство над всеми группами. Я за собой оставил организационное руководство и вёл политические беседы.
Из библиотеки пришлось забрать все учебники, которые соответствовали нашим задачам, однако их было весьма недостаточно. Несмотря на это, школа работала с большой интенсивностью, и учёба подвигалась успешно.
Если условия позволяют, каторга располагает к систематическим и организованным занятиям, даже самые ленивые не выдерживают и присоединяются к учёбе.
За три месяца, которые я провёл в солдатской камере, мы втянули в учёбу почти всю массу. Только человек пять осталось вне учёбы и то лишь потому, что были слишком больные и физически слабые.
Однажды меня вызвали к начальнику Снежкову. Снежков встретил меня вопросом:
— Вы опять к солдатам перебрались?
— Да, школу там организовали, так я помогаю им…
— Знаем мы эти школы. Вы ещё наложенное за попытку к побегу взыскание не отбывали?
— Нет, не отбывал…
— На месяц его в прачечную! — обратился он к старшему.
— Слушаюсь вашебродь! — ответил старший, взяв под козырёк.
Мои занятия с солдатами прекратились, но школа уже продолжала работать и без моего участия. В нашу камеру стали проситься из другой солдатской же камеры, и она постепенно переполнялась.
Я целыми днями работал в прачечной, стирал арестантское бельё. Прачечная находилась в старом, покосившемся, почерневшем от времени деревянном здании.
Пол прачечной был прогнивший и от него пахло гнилью и сыростью; на широких деревянных скамейках стояли деревянные ванны, в которых и происходила стирка белья.