Муравьи революции

Никифоров Петр Михайлович

— Допускаю такую возможность.

Что заставило Магузу сказать так, действительно ли он забыл всё, или, не будучи больше связан с тюрьмой, не был заинтересован в моём обвинении.

Остальные защищались, кто как мог. Бессрочники признали себя виновными и отрицали наше участие в побеге.

Получилось так, как мы и предполагали: всех нас срочных, трёх человек, оправдали, а бессрочные получили по три года каторги «по совокупности».

Иркутская тюремная администрация не дала мне засидеться в иркутской тюрьме: не ожидая вручения

мне приговора, они с первой же партией выпроводили меня обратно в Александровский централ. Я тоже был доволен. Карцерные перспективы «европеизированных» одиночек мне не улыбались.

Через двое суток я опять был среди своих, в «чертогах» четырнадцатой камеры.

Прошёл слух, что едет новый начальник централа, что Снежков переводится куда-то с повышением. Это известие сильно волновало политическую каторгу: считали, что смена Снежкова является завершением плана тюремной политики начальника главного тюремного управления Сементковского, что мы находимся накануне введения «жёсткого режима».

Новый начальник Никитин по слухам имел от Сементковского директиву «завинтить» Александровский централ.

Никитин до нового назначения служил начальником арестантских рот в Харькове и установил там весьма жёсткий режим. «Роты» были знамениты тем, что там вместо камер были железные решётчатые клетки, в которых помещалось от пяти до десяти человек. В виду отсутствии глухих стен жизнь заключённых протекала на виду не только у надзирателя, но и у всего «населения» рот.

О избиениях в «ротах» слухов не было, но пороли за всякую провинность «по закону». По-видимому, Никитин был у начальства не на плохом счету, раз ему вверяли один из крупнейших централов.

В коллективе хоть очень тревожились в ожидании нового начальства и возможных перемен, однако старостат не ставил этих вопросов перед коллективом и не вёл никакой подготовительной работы по мобилизации коллектива на случай возможных столкновений с новым начальством.

Четырнадцатая камера тревожилась по этому поводу и опасалась, как бы новый начальник не разбил наши силы и таким образом не ослабил нашей сопротивляемости.

Мы знали, что руководство коллектива на протяжении долгих лет избегало тактики прямых линий и шло по извилистому пути бесконечных компромиссов. Ясно было, что и на этот раз оно пойдёт по пути наименьшего сопротивления, что политика уступок будет главным орудием борьбы коллектива.

Поэтому четырнадцатая камера решила держаться самостоятельной тактики: если новый начальник начнёт с обычных для тюремщиков грубостей, то решено было грубостей ему не спускать и оборвать его со всей резкостью.

Однако против ожидания встреча с новым начальством прошла весьма гладко. Когда он заходил в уголовные камеры, там резко раздавался его громкий и резкий голос:

— Здорово!

Уголовные отвечали ему дружным:

— Здравия желаем, ваше высокородие!

Когда он заходил в камеры политических, он совершенно другим голосом произносил:

—

Здравствуйте!

В ответ ему раздавалось весьма недружное:

— Здравствуйте.

Перед четырнадцатой камерой он задержался, старший помощник ему что-то тихо объяснял.

С нами он тоже выдержал линию вежливости и, взяв под козырёк, сказал:

— Здравствуйте!

Mы, ожидая услышать с его стороны какую-либо грубость, соответствующим образом настроились, и потому на неожиданное вежливое приветствие ответили вразброд и то не все. Никитин ничего не сказал, коротко оглядел камеру и вышел.

Никитин был невысокого роста со светло-рыжеватыми усами: на одной руке у него была надета чёрная перчатка. Видно было, что на ней не хватает пальцев.

После его ухода все облегчённо вздохнули. Борьбу с администрацией вести в условиях каторги весьма тяжело, ещё тяжелее ожидать начала этой борьбы. И потому, что встреча с новым начальником прошла гладко, всех это обрадовало, как будто свалилась большая тяжесть. Серёжа уселся за свою толстенную тетрадь, чтобы записать «событие».

— Что-то уж мягко стелет. Каково спать только будет? — произнёс он меланхолически.

— А рука-то обтянута чёрной перчаткой. Не тюремная ли это заслуга?

— Да, тип не симпатичный, был, видать, в переделках.

— Чем же всё-таки объясняется такое его либеральное поведение?

— Возможно, директиву получил. Керченские события даром не прошли. Да и война тоже.

Недоумённые разговоры по поводу нового начальника шли целый день.

Пришёл коллективный староста.

— Ну, как у вac там прошло со встречей?

— Против ожидания во всех наших камерах и в мастерских прошло гладко. Долго оставался в мастерских, подробно знакомился с постановкой дела. Это хороший признак.

Несмотря на благоприятные вести о поведении начальника, всё же ждали с его стороны каких-либо нововведений. Но проходили дни, а никакого изменения в режиме не было. Надзиратели в первые дни приезда начальника было подтянулись, стали придирчивее, но потом всё вошло в прежнюю колею.

Встретив во время уборки на дворе старшего надзирателя, я спросил его:

— Ну, как новый начальник, перемены какие-нибудь намечает?

— Пока нет, всё мастерскими занят. Говорит, что они недостаточно хорошо поставлены и мало дают дохода. Сосновского измучил с отчётностью.

Заинтересованность нового начальника мастерскими была нам на руку. Это давало нам перспективу использовать мастерские как орудие борьбы против репрессий, если начальник вздумает применять их к политическим. Опасались уже исключительно мы в четырнадцатой камере, как бы начальник не вздумал настаивать на принятии военных заказов, которые нам удалось с таким трудом отвести. Но и в этой части никаких столкновений не произошло. По-видимому, начальнику было доложено, что мы отказались от производства снарядов, и он решил на этой почве в столкновение с нами не входить.