Мургаш
Шрифт:
«Боже мой! — дрогнуло сердце женщины. — Неужели затем погиб Михал, чтобы я выдала его товарищей?» Сжатые губы с трудом вымолвили:
— Ничего я не знаю…
Шпик махнул рукой и посмотрел на часы. Время шло, а эта баба упорствует.
— Давай собирайся!
Женщина поднялась, сделала шаг и зашаталась.
— А дети как?
— Дети останутся здесь.
— Дети… Можно с ними проститься?
— Давай, да поскорее.
Она вышла в соседнюю комнату, прижала к груди детей, и слезы полились из глаз. Полицейский, наблюдавший
— Ну пошли! — обернулся он к ней.
Мать стиснула в последнем объятии детей и пошла. За ней следовали сыщик и полицейские, а на пороге стояли плачущие дети.
Женщина остановилась. Десять каменных ступенек вели во двор, а оттуда путь был один — в полицию.
— Иди! — прикрикнул шпик.
— Сейчас, — ответила женщина, — сейчас…
Она сделала шаг в сторону, согнулась, и никто не заметил, как в руке появился нож, который она вонзила себе в грудь. Увидели только, как она медленно опустилась на пол. Губы ее шептали какие-то предсмертные слова. Какие? Их никто не расслышал.
Странная вещь человеческая судьба! Пройдет человек через крутые овраги, пересечет бурные потоки и вдруг оступится на ровном месте и упадет.
Одним из лучших наших ятаков был Тодор Мельник. Десятки раз мы побывали у него. Тридцать дней провел наш помощник в полицейском застенке в мае 1944 года, все выдержал, не сказал ни слова и вернулся домой.
И вот в начале 1949 года в Новачене началась организация кооперативного хозяйства. Первым его председателем стал Тодор Мельник. Он был хорошим хозяином и верным коммунистом.
Однако во времена коллективизации болгарское село нельзя было назвать «ровным местом».
В один из весенних дней в Ботевграде должна была состояться районная партийная конференция. Открытие было назначено на вторую половину дня.
Новачене недалеко от Ботевграда. Закусив наскоро, бай Тодор послал за сестрой — она тоже была делегатом на конференции — и решил забежать в канцелярию хозяйства.
Там его ждали несколько человек. Он поговорил о одним, с другим, потом занялся документами. И никто не заметил, как все произошло. Послышался только сдавленный стон, председатель выпрямился, схватился за спину, а когда развел руки, они были в крови. Он медленно сполз на пол.
— Убили меня!
Сзади председателя с окровавленным ножом в руке стоял старик с мутным безумным взором.
— Убили меня!.. — снова простонал бай Тодор и закрыл глаза.
Все бросились к бай Тодору, пытались остановить кровь, а она лилась ручьем.
Повозка для делегатов превратилась в больничную линейку.
Ботевградские врачи остановили кровотечение, но заявили, что человек в тяжелом состоянии, неизвестно, выживет ли, надо делать переливание крови.
Люди тут же начали предлагать свою
Приехал хирург из Софии. Самый лучший, какого можно было найти. Но и он ничего не смог сделать — слишком опасной была рана.
Так ушел от нас бай Тодор Мельник в годы, когда уже не было ни полиции, ни жандармерии, когда мы были у власти, но когда еще надо было бороться с невежеством людей, которым мы хотели дать счастье…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Первый день 1943 года.
В доме нас двое — я и Аксиния. Она спит в люльке и время от времени ножонками сбрасывает с себя пеленки.
По случаю праздника я надела на нее новую красную рубашечку с белыми цветочками, белые чулочки, а на голову нацепила большой белый бант.
Вот уже много дней от Добри нет вестей. Хоть бы одно словечко передал оттуда — сверху! Но у партизанской почты нет расписания. Весть может прийти сегодня, может через месяц, а может…
Кто-то легонько стучит в дверь. Открываю — Илия Дойчинов, товарищ Добри по военной службе.
— С Новым годом, Лена!
— И тебя также, Илия. Входи, садись…
— Я на минутку.
Не раздеваясь, Илия присаживается на стул. Потом подходит к люльке. Аксиния продолжает спать.
— Все от вас взяла. Похожа на обоих.
— Больше на отца.
— Да, на него больше, — соглашается Илия.
Он снова сел и подал мне сверток:
— Вот все, что смог уделить. Передай это.
Илия встал, посмотрел еще раз на ребенка и пошел к двери:
— Я еще загляну.
Ушел, не сказав ни слова о Добри.
Я раскрыла пакет. Все принесенное надо разложить ко разным местам. Неизвестно, когда в дом может нагрянуть полиция, и тогда объясняй, кто принес да зачем.
Встав на колени перед кушеткой, вынимаю содержимое. И не могу сдвинуться с места. Не в силах спрятать шерстяные чулки, сигареты, сахар, кусок соленого сала. Глаза заволакивают слезы.
Стук, стук, стук! Три удара в дверь, нажимают на щеколду. «Полиция! Илия!» Эта мысль вдруг заслоняет все остальные, я вмиг схватила раскрытый сверток и запихнула его под кушетку. Быстро поднявшись, посмотрела на открывающуюся дверь.
— Гостей с поздравлениями принимаете?
Тошко, наш Тошко!
Я подошла, чтобы его обнять и сказать: «Таких, как ты, всегда», а в это время дверь снова отворилась и на пороге показался Добри. Он постоял секунду, окинул взглядом комнату и нетвердым шагом, словно пьяный, направился к люльке. Подняв Аксинию, прижал ее к лицу и стал целовать долго, долго.
Я схватилась за руку Тошки. Боялась, что упаду.
Аксиния проснулась. Сейчас заплачет, подумала я, но она раскрыла глазки и молча смотрела на незнакомое лицо с черными усами, которые кололи ее в нос и в щеки.