Мургаш
Шрифт:
Полицейский, шедший сзади, остановился и выставил вперед винтовку. Неужели он заметил партизан?
Еще мгновение — и залп разорвал бы тишину над полем, но тут Добри узнал в незнакомой женщине меня. Вот тогда он, не медля ни секунды, и выкрикнул нечеловеческим голосом «Убрать винтовки!» — команду, которую никогда еще не приводилось подавать.
Добри долго не мог успокоиться. Мы молча стояли в десятке шагов от остальных. Я слышала его тяжелое, прерывистое дыхание и чувствовала себя в этот момент настолько виноватой во всем, что едва сдерживалась, чтобы не разреветься.
— Привет, Лена!
Голос был приглушенный и незнакомый.
— Привет! Только я тебя не знаю.
— Быстро же ты забываешь друзей!
Я освободилась от объятий и повернулась к говорившему. В темноте трудно было разглядеть его, тем более узнать.
— Ты потише, не кричи…
Добри наклонился ко мне и произнес:
— Ворон!
И тут я бросилась к незнакомцу и обняла его.
— Дечо!
— Я — Владо. Ну и здорово же ты нас сегодня напугала!
Радость встречи быстро заслонила все остальное.
Мало кого из людей я любила за свою жизнь так, как любила Дечо. Он был не просто хорошим партийным и молодежным руководителем. Он был еще и хорошим, сердечным человеком, с которым можно поговорить о чем угодно, который внушал доверие с первого взгляда, которому можно излить душу, зная, что, как ни тяжелы тебе откровения, их выслушивает товарищ, на которого можно положиться.
К Дечо Стефанову не подходили слова «любимец молодежи». Он был для всех товарищем и братом, его любовь к людям была такой большой, что у него не оставалось времени подумать, что существует любовь, которую можно разделить с одним человеком.
Когда мы ходили на экскурсии, его всегда окружали юноши и девушки. Обласкивая всех, он не замечал в то же время девичьих взглядов, искавших в его глубоких добрых глазах нечто большее, чем товарищеская нежность.
Встретилась я с Дечо снова только через месяц в комнате деда Андрешко. Посмотрела на новый пуловер Дечо с высоким воротником, с узором серого цвета на груди и неизвестно почему подумала: это девичий подарок.
— Какой хороший пуловер! Кто тебе его связал?
По его лицу пробежала улыбка:
— Одна девушка.
— Хорошая она?
— Хорошая. Да только видишь, что со мной случилось?
Он повернулся. Вся его спина была голая. Оказывается, они ночевали в загоне для скота. Развели огонь и улеглись около него. Проснулся Дечо с таким чувством, будто по его спине ползают миллионы муравьев. Он повернулся к костру, чтобы раздавить их, и подскочил. Огонь высушил мокрую одежду, и она начала постепенно тлеть.
— Теперь рассердится девушка, что не сберег ее подарок. — В голосе Дечо улавливалась легкая насмешка.
— Ничего, Дечо, она тебе новый свяжет, если только она хорошая…
В третий, и последний, раз я увидела его весной. С Теферичем мы пошли на встречу с Добри за Осоицами, к старым вербам у реки.
Сыпал мелкий дождь, и от этого ночь казалась еще темнее. Мы добрались до места, и Теферич постучал двумя камнями, которые поднял по дороге. Через мгновение Добри перескочил через ручей и быстро подошел к нам.
—
Мы со Стефаном подошли к большой дуплистой вербе и прислонились к ней. Ствол был мокрый, листья не спасали от дождя. Съежившись, я ждала человека, который должен был вот-вот появиться.
Вскоре послышались легкие, осторожные шаги. Кто-то постучал три раза камнем о камень, Стефан ответил, и навстречу нам зашагал высокий стройный мужчина. Это был Дечо. Стефан отошел шагов на двадцать и встал на пост. Мы остались вдвоем. Его рука легла на мое плечо. Мы долго молчали. Дечо заговорил первым:
— Ты знаешь, мы с Добри часто говорим о вашей Аксинии. — Я посмотрела на него. Лицо его было мечтательное, на нем играла улыбка. — Ты знаешь, Лена, наша жизнь проходит в тюрьмах и лагерях, в борьбе и испытаниях, она такая, какой и должна быть. И вдруг однажды ты начинаешь понимать, что чего-то тебе не хватает. Не хватает тебе двух голых ручек, которые могут обнимать тебя за шею, голоска, который тебе говорит «папа», детской радости, когда ты приносишь кусок сахару… Счастливые вы с Добри!.. Что бы ни случилось с вами, вы после себя оставите след в жизни. Оставите Человека! А я не могу. Сначала была тюрьма, потом лагерь, потом собрания по ночам, а теперь горы… Один я остался, Лена…
Я нашла его руку, мокрую и холодную:
— Ты не один, Дечо…
— Знаю… У меня есть Добри и ты, есть друзья, есть и ваша дочь, но… иногда человек становится собственником. Ему хочется иметь собственную, свою дочь… Ты знаешь, когда мы спустимся с гор, я женюсь.
— На ком? Может, на той девушке, что связала тебе пуловер?
— Может быть. Но кто бы она ни была, она должна быть похожа на наших девушек в горах, на наших подуянских текстильщиц, на тебя… Такой она должна быть! Нашей и моей… И у нас непременно будет дочь. Маленькая, с синими глазами и большим белым бантом на голове… Я на вашу свадьбу с Добри не смог прийти. Но вы на моей непременно должны присутствовать. Я вас посажу в красном углу. Между вами будет ваша дочь. Моя будет потом. Я буду вечером возвращаться с работы, брать ее на руки. И мы вместе будем гулять по улице. А когда уже станет совсем темно и она заснет, я ее понесу на руках осторожно, только чтобы не разбудить. Поцелую ее в носик, а если мать начнет меня упрекать, я приложу палец к губам и тихо скажу: «Чш-ш-шш! Ты разбудишь ее!» И она больше не станет сердиться на меня, и мы вдвоем уложим ее в кроватку…
С противоположного берега ручья донесся сигнал. Это возвращался Добри…
— Ты это, о чем говорили… не надо… молчи…
— Ну конечно, Дечо.
Он обнял меня и поцеловал в голову. Пришел Добри, они поздоровались и несколько минут тихо разговаривали.
— Лена! — позвал меня Дечо.
Я подошла. Голос его снова звучал бодро, жизнерадостно, от прежней печали не осталось и следа.
— Скажи Добри, что я пригласил вас как старших сватов на мою свадьбу. А ты давай собирайся! Поставь новые подметки, и мы такое хоро отпляшем…