Мусульманин

Залотуха Валерий Александрович

Тетка Соня громко вздохнула:

– Не знаю, чего они там нашли, а я всю жизнь в земле ковырялась, а хоть бы один... Поглядеть бы хоть, какой он...

Федька развеселился - засмеялся хрипло, с кашлем.

– Ну ты, мам, даешь! Они же глубоко, это ж бурить надо!

– Бурить...
– недовольно повторила тетка Соня, закрывая эту бессмысленную тему, и обратилась к Коле: - Сынок, а ты чего ж не собираешься? Федька вон уже собрался.

Тут все и началось.

– Я не пойду, мама, - сказал Коля тихо.

– Как не пойдешь?
–

не поняла тетка Соня.

– Я не пойду воровать, - объяснил Коля громче.

Федька улыбнулся:

– У кого воровать-то? У колхоза? У государства этого вонючего? Да оно из народа все соки вытянуло, у него украсть - на том свете зачтется!
– Федька даже плюнул с досады.

Тетка Соня поднялась с табурета, подошла к Коле, погладила его по голове и заговорила - виновато и горестно:

– Сынок... Колюшка... Это ж комбикорм, его не купишь, да и не на что. А у нас корова никак не раздоится, ты же знаешь... Нехорошо, ясное дело, нехорошо, а жить-то нам надо?

– Я не пойду, - еще раз сказал Коля.

Тетка Соня опустила руку, которой Колю по голове гладила, и, не зная, что еще говорить и что делать, вернулась к своему табурету и тяжело на него опустилась.

– Ты! Щенок!
– заорал Федька и подскочил к Коле: - Тебя поймают - ничего не будет, а меня поймают - срок намотают! Да ты не будешь воровать, ты будешь только на шухере стоять, понял?

Коля не отвечал, но было понятно, что ответ его преж-ний.

Федька отошел от брата, сдерживая себя, и обратился к матери:

– Во, мам! Я тебе говорю - мы с этим мусульманином еще нахлебаемся!

– Ничего, я с тобой пойду, - решила тетка Соня и поднялась.

– Да куда ты пойдешь!
– заорал Федька.
– Ты по двору еле ползаешь!

– Ничего, докултыхаю.
– Тетка Соня уже надевала свой рабочий грязный халат.

И тогда Федька снова подскочил к Коле, поднес к его носу свой здоровенный костяной кулачище с вытатуированными на пальцах четырьмя перстнями и спросил:

– Говори последний раз - пойдешь или нет?
– Он даже захрипел от злости, и глаза его побелели.

Коля опустил голову и последний раз сказал:

– Нет.

Федька взвыл, развернулся на пятке и, не зная, куда деть скопившуюся в кулаке злость, врезал по дверному косяку так, что дом зашатался.

Такой вот выдался денек... Лучше бы его и не было.

II

На другой день тетка Соня заставила Колю поехать в военкомат за медалью. "А то, - сказала она, - кому другому отдадут". О вчерашнем не вспоминала и Федьке наказала забыть.

Федька мать послушался и даже дал Коле свой велосипед доехать до города, так как была среда - у автобуса выходной. Правда, прежде Федька долго мурыжил брата: мол, нельзя оставлять велосипед без присмотра, потому что кругом воры, а если кто спросит, где он этот велосипед взял, послать того подальше.

Коля терпеливо слушал и на периодически повторяемый

Федькин вопрос: "Понял?" отвечал: "Понял".

У въезда в город Коля помолился в редкой березовой рощице. Он не обратил внимания на то, что встретившиеся ему на полпути красные "Жигули", пропустив его, остановились и, чуть погодя, поехали за ним следом. А когда он молился в роще, машина встала на дороге, и этого Коля тоже не заметил.

Он въехал в пустынный двор военкомата, оставил велосипед у входа и вошел в полутемное прохладное помещение, пахнущее бумагой и гуталином. Было тихо и пусто. Коля нерешительно подергал ручки дверей, постоял в задумчивости и, облегченно вздохнув, направился к выходу, как вдруг услышал из-за ближайшей к нему двери глухой грубый голос:

– Кто?

Коля даже вздрогнул.

– Кто?!
– громче и грубее потребовал ответа тот же голос.

– Я...
– отозвался Коля.

Видимо, этого человеку за дверью было достаточно - в замке заскрежетал ключ, и дверь распахнулась. В проеме стоял, широко расставив ноги и сцепив руки за спиной, военком.

– Здравствуйте, - сказал Коля и сделал попытку улыбнуться.

Военком промолчал в ответ, сделав два шага в глубь кабинета и тем самым приглашая Колю войти.

А меж тем во дворе военкомата разыгрывался спектакль одного актера, который считал, что зрителей у него нет. Щуплый белобрысый подросток увидел с улицы стоящий у дверей военкомата велосипед, глянул по сторонам, подошел к велосипеду ленивой походкой, потрогал рукой - проверил, хорошо ли накачаны шины, нехотя взобрался на сиденье и медленно поехал своей дорогой. Он не оглядывался и потому не видел, что красный "жигуль", в котором сидел за рулем мужчина в кожаной куртке и черных очках, двинулся за ним следом.

Коля вошел и остановился посредине. Кабинет был большим и полутемным из-за зашторенных окон.

Широко шагая, военком подошел к окну, отдернул занавеску и замер, стоя у окна и сцепив за спиной руки. Шли минуты. Где-то пробили двенадцать часы, где-то пропикало радио и стали передавать последние известия.

Коля переступил с ноги на ногу. Ему очень хотелось уйти. Военком продолжал стоять, как изваяние. Коля громко вздохнул, решившись, и, пробормотав: "До свидания", двинулся к двери.

– Стоять!
– хрипло скомандовал военком, и Коля остановился. Военком развернулся, широко шагая, подошел к высокому металлическому шкафу, вытащил из глубокого кармана галифе гремящую связку ключей, открыл его, достал маленькую картонную коробочку и удостоверение, проверил, на месте ли медаль, раскрыл удостоверение и прочитал глухим, неожиданно взволнованным голосом:

– Иванов... Николай... Григорьевич...

После этого он отдал Коле награду и крепко, до боли пожал руку.

Коля увидел вблизи глаза военкома. Они были красными, как у кролика, и страдающими. Только теперь Коля понял, что военком пьян.