Муж есть муж

Эбрар Фредерика

– Согласна.

После спектакля, провожая меня, он сказал:

– Я хочу вас поцеловать. Согласны?

– Согласна!

Я правильно сделала, что так сказала.

Этот поцелуй открыл двери моей жизни. Двадцать пять лет изматывающей гонки рука об руку. Дети. Вивиан, Альбин, Поль… Потом Вивиан встретила Томаса. Она тоже сказала ему “согласна”, и тогда в наш круг вошла Виветта.

Да, я бабушка. Вы, я думаю, удивлены, что я так хорошо сохранилась. А ведь дорога была трудная. Длинная.

Если успех не пришел к музыканту в семь лет, он приходит много позже, или никогда.

Мы с Жаном столько от этого страдали, что уже привыкли. Но это прекрасное, ликующее утро, над которым уже раскатился последний аккорд финала, говорит мне, что что-то должно измениться. Пришло, наконец, время принимать лавры?

– Ты слышишь?
– говорит Консепсьон сыну, - это нам хлопают! Скажи “браво”!

– Браво,- говорит Игнасио с отвращением.

Он еще не совсем меломан. Симфония кажется ему такой же длинной, как путешествие.

– Мадам хочет яйцо в крутую или мясо?
– Консепсьон жует колбаску и разливает Бадуа в картонные стаканчики. Яйца врутую полураздавлены, как всегда в машине.

– Месье - молодец!
– удовлетворенно говорит Консепсьон с чувством собственника.

– Пи-пи, - говорит Игнасио мрачно.

– Ты сделаешь пи-пи в Фонкоде. Надо, чтобы все было готово, когда приедет Месье. Месье так любит Фонкод!

Я смеюсь:

– Я даже спрашиваю себя порой, не из-за дома ли он на мне женился!

Консепсьон смеется еще громче, и это доставляет мне удовольствие.

– О, нет! Если Месье женился на Мадам, значит, он хотел мадам!

Милая девочка! А она продолжает:

– А Месье, когда он хочет!.. уж я-то знаю! У него такой безобидный вид, у месье, но когда он чего-то хочет, он это получает! Это правда! Когда месье хочет - о-ля-ля!

Что она хотела сказать?

Я этого так и не узнала, потому что Игнасио заявил, что его сейчас вырвет. Я остановилась. Трижды. Напрасно. На четвертый раз я не остановилась. Тоже напрасно.

Но мы уже у цели. Башня Мань осталась позади, скоро мы сьедем с автострады, чтобы проехать по дороге Паллады - по дороге моего детства.

Мы проехали эту ужасную Зону Урбанизации, которая убила бы моего отца, если бы он был жив. Он умер, когда начали вырубать кустарник. Папа умер… О нем, о моей боли, я вам еще расскажу.

Потом - дорожка, спускающаяся от шоссе на уровне воды, где растет дикий кресс-салат и куда мальчишки ходят ловить головастиков. И, наконец, ворота. Погодите представлять себе Версаль! Ворота разбитые, скрученные, полуоторванные и всегда широко открытые. С неизменной (как минимум, в течение полувека) табличкой:

Ч стная со ственность

оход запр

– У нее не хватает зубов, - сказал Поль много лет назад.

Мы посмеялись, но зубы не вставили.

После ворот начинаются наши владения.

Фонкод… я не решаюсь о нем говорить. Я предпочитаю открыть тетрадь юного Теодора, едва ли сильно выросшего со времен той невинной поэмы, которую я так люблю.

Отрывок из тетради Теодора Кампердона, ученика класса риторики нимского лицея.

“Путешественник, пересекающий безлюдные кустарники Лангедока

и привыкший к скупой и суровой растительности, где лишь изредка легкая грация миндального дерева пробивается сквозь колючки средиземноморского дуба и камни, бывает сражен удивлением, когда, покидая избитое ветрами и сожженное солнцем плато, вдруг, с поворотом дороги, чувствует, что попал в иной, тайный мир, защищенный природой от нескромных взглядов. Только он проходит ворота, на него падает тишина. Он идет по длинной аллее из вековых платанов, детей Юга. Эта длинная, свежая, тенистая и извилистая аллея подводит его через виноградники к загадочному зеленому массиву. Сон какой Спящей Красавицы хранят эти места? Богини, незнакомец! Венера спит в этих виноградниках, и не сто, а тысячи лет. Отнесись с уважением к этому каменному сну, и если ты пришел как друг, хозяин этих мест поднесет тебе воды, чтобы утолить жажду, и вина, чтобы порадовать дух. Ибо ничтожные смертные живут в этом чертоге, в этом длинном доме цвета охры, под крышей с римской черепицей, посреди сада, где лавр Аполлона переплетается с розовым лавром, розмарином, тонкой чеканки камелиями, тимьяном и майораном, столь милым сердцам веселых эльфов.”

Милый папа, он был уверен, что статуя Венеры спит где-то здесь под землей века. Он даже предложил своему отцу вырвать виноградники и перекопать всю почву, чтобы добраться до нее. Можно себе представить энтузиазм моего дедули, который их растил!

Теперь, папа, ты сам спишь под виноградниками. А мы каждый год благоговейно возвращаемся на этот остров, который безжалостно давит Зона Урбанизации. Еще одна буква падает с таблички, еще перекладина отломана от ворот, еще черепица с крыши… виноградники дичают, трескаются вазы из Андуза (Андузские вазы - керамические сосуды, традиционно украшавшие дома и сады французской аристократии. Гончарное производство в Андузе, на юге Франции началось с 16 века и с тех пор пользовалось неизменной популярностью).

… Смотрите, этой зимой умер платан!

Но величественный изгиб аллеи все так же красив. Покинутые службы все еще стоят. И пусть конюшня дает приют лишь старому розовому коню арендатора! В мимолетное время сбора винограда под ее сводами еще слышится смех.

Октав и Игнасио шумно вылезли из машины. Фелиситэ - собака с фермы - уже шла к нам, тявкая от радости - с сосками висящими еще ниже, чем в прошлом году. Консепсьон открыла багажник. Я смотрела на дом. С закрытыми ставнями, запертой дверью, он казался сердитым.

Игнасио спросил меня:

– Началось?

– Что началось?

– Отпуск.

Ох! Это милое нетерпение ребенка!

– Смотри, - сказала я и достала из сумки огромный ключ с куском когда-то золоченой веревки, на которой держалась старая бирка «Фонкод» написанная папиной рукой.
– Смотри, Игнасио, это ключ от отпуска!

Я толкнула дверь, царапнувшую плитки у входа, и проскользнула в дом.

Запах могилы, пыли и плесени охватил меня. Что-то шурша пролетело в густой тени, что-то пронеслось нам навстречу, к ужасу моему задев меня по ноге, пес, устремившийся было за мной, чихнул, а Игнасио закричал: