Муж есть муж

Эбрар Фредерика

Много позже в комнату вошел Жан. Он опустошил карманы, произвел ужасающий шум, снимая ботинки, разбросал свою одежду во все стороны, открыл краны, почистил зубы… Я слышала обрывки обращенных ко мне фраз, которые усталость не давала мне связать воедино…

– …Да ты спишь, ангел мой!

Я крикнула «Нет!» и провалилась в глубокий сон. Конечно, я смутно чувствовала, как кто-то лезет в постель и обнимает меня. Но, так как я не была уверена, что это Жан, я продолжала спать. Кажется, однако, я спросила у него, не спал ли

он с Консепсьон. Я этого совершенно не помню, но верю, что это было, раз он так утверждает. А потом я уже не чувствовала ни его поцелуев, ни комариных.

Глава 2

Шторы не были задернуты. Когда я проснулась, полосы света тянулись ко мне сквозь ставни.

Все тихо, мы в отпуске.

Жан спал рядом со мной, положив голову на вышитую подушку.

Консепсьон позаботилась постелить нам самое красивое белье с кружевами и переплетенными буквами Ф и П - единственные инициалы, никогда не принадлежавшие ни одной из ветвей нашего рода, что меня всегда смущало.

Жан был очень красив (золотой лоб, черный нос, золотой рот, черная шея) в полосах света и тени.

Эта картина родила во мне рой проектов, и я допустила ошибку, не приступив тотчас к их исполнению. Но нет, вместо того, чтобы броситься на своего мужа, я имела глупость посмотреть на часы! Оказалось, уже больше 10 часов. Тут же я бросилась к окну и распахнула ставни, они щелкнули и моментально привлекли внимание Консепсьон.

Она выскочила из кухни и закричала мне:

– Я иду!

Шум и свет разбудили Жана

– Отпуск!
– сказал он и протянул ко мне руки.

Я жестом остановила его:

– Подожди, сейчас придет Консепсьон!

– Слушай, это уже навязчивая идея!
– закричал он.

Я не могла понять, в чем дело, потому что не помнила, что говорила ему вчера вечером. Он освежил мне память и сказал, что он не только никогда не спал с Консепсьон, но даже никогда не думал об этом. Он играл моей рукой, и все вокруг нас заволоклось сиянием, как в сказках.

– Но теперь - добавил он серьезно - теперь, когда ты заставила меня об этом подумать, я обещаю рассмотреть твое предложение со всей заслуживаюей его серьезностью.

Я не успела выяснить, шутит ли он, потому что дверь открылась.

– Я не помешаю?
– спросила, входя, Консепсьон.

Консепсьон никогда не стучится. Зачем? Ведь даже если она стучится, она входит, не дожидаясь ответа.

Она несла самое красивое в доме блюдо, серебро восемнадцатого века, отмеченное «С.Н.» (С и Н это инициалы моих родителей, но это совершенно случайно, блюдо было найдено на распродаже два года назад). Я видела это блюдо вчера вечером черным от окисей. Значит, она отчистила его сегодня утром, она покрыла его вышитой полотняной салфеткой, она срезала розу, достала две из трех оставшихся чашек Индийской компании, поджарила хлеб, сформовала из масла сердечко…

И потом она

сама, несущая блюдо. Ни следа усталости от поездки и бала.

Подумать только, некоторые женщины тратят состояния на эпиляции, массажи, искуссвенный загар, краску и макияж! Немного лимонного мыла и хоп! Консепсьон кажется вышедшей из рук первой придворной дамы Царицы Савской.

Она поставила тарелку нам на колени. Мы ее стеснялись, она нас - ничуть. Она села на кровать по-турецки и начала мазать тартинку маслом. У нее под блузкой как всегда ничего не было, а нам казалось, что она еще обнаженнее, чем обычно.

– Ах, Месье!
– приговаривала она, - он в постели с мадам! Вот так! Его надо баловать! Потому что месье, вот так!

Она послала ему воздушный поцелуй и протянула бутерброд.

– Месье хорошо поработал, поэтому теперь нужно набраться сил для отпуска!
– сказала она с симпатией.

Потом она сказала:

– Есть новости…

И от этой коротенькой фразы мы покрылись холодным потом. Потому что каждый раз, когда Консепсьон влюблялась, она сообщала нам об этом, стыдливо говоря:

– Есть новости…

Итак, появились новости, и уже пять лет мы знали, что это не предвещает ничего хорошего: влюбленности Консепсьон всегда кончались плохо для нее и, следовательно, для нас.

– Это случилось вчера вечером на балу, - продолжала она, намазывая маслом тост.
– Я встретила кузину…

О- ля- ля ! Когда Консепсьон утверждает, что встретила кузину, можно быть уверенным, что дело в шляпе. “Кузина” это идеограмма, за которой скрывается очередной усатый избранник.

– Только… - (она остановилась и принялась есть тост, за которым Жан уже протянул руку - скорее по привычке, чем от голода).
– Только, я боюсь, это расстроит Месье…

Кузина хотела увезти Консепсьон к морю, но она - кузина - была свободна только в ближайшие дни…

– Всего десять дней, - сказала Консепсьон, опуская длинные ресницы.
– А бедный Месье хотел прямо сейчас увезти Мадам в свадебное путешествие…

Влетела оса, начала прожорливо жужжать над блюдом с завтраком, и была отправлена к чертовой бабушке изящным и точным жестом Консепсьон. Жан, кажется, потерял дар речи.

– Десять коротеньких дней, продолжала Консепсьон.
– И ведь чем раньше я уеду, тем раньше я приеду, а, Мадам?

Жан посмотрел на меня в поисках помощи. Но я не питала иллюзий. Каникулы будут скроены по пунктиру, намеченному Консепсьон. Да и потом будет жестоко не удовлетворить ее просьбу, потому, что, как она сказала, болтая ложечкой в чашке Жана:

– У Месье всегда под рукой Мадам, а у меня…

Нельзя быть бесчеловечными! И мы сказали “да”. На радость Консепсьон было приятно смотреть, она говорила, что я ее мама (какой ужас !), она целовала руку Жана и крутилась по кровати, засыпая нас тостами, потом она сказала :