Мужайтесь и вооружайтесь!
Шрифт:
Обняв сыновей напоследок, Пожарский сказал:
— Дорог почин, а похвален конец. Завтра наше дело решится. А сейчас разойдемся по своим местам, родимые. Впереди у нас много дел. Отвага тоже отдых любит.
Непривычный народ
Едва занялось утро, правый берег Москвы-реки, уходящий вместе с ней под Воробьевы горы, ожил, наполнился сиянием доспехов и оружия, всплесками далеких голосов, боем полковых барабанов и голошением труб. Однако на этот раз Ходкевич решил все свои силы обрушить на русские укрепления одновременно. От Донского монастыря к валам порушенного в Смутное время Земляного города широким потоком хлынули принявшие прежний устрашающий вид шляхетские роты, венгерская и литовская кавалерия, польские гайдуки, запорожские и донские казаки. Следом поторапливалась
Подпустив кавалерию неприятеля поближе к валу, из-за набитых землей корзин ударил по ней пушечный наряд земской рати. В нескольких местах вздыбилась земля, развороченная чугунными ядрами. Защелкали самопалы и ручницы. Повисли пороховые дымки. Вспыхнула одежда на убитых. Но ряды наступавших тут же восстановились.
И тогда навстречу новой волне наступления вынеслись конники князей Лопаты-Пожарского и Туренина. Их было заметно меньше, чем в войске Ходкевича. Но разве в численности дело? Теперь ополченцы знали, что наемники лишь с виду неуязвимы, а копни их поглубже да половчей, кровью умоются, как и все смертные. Но даже не это главное. Их вело сознание того, что они защищают родную землю. Отчую. Любимую, несмотря ни на что.
И вновь разыгралась отчаянная сеча. Сила нашла на силу, ярость на ярость. Померкло ясное спозаранку солнце. Попряталось в округе все живое. Утренний заморозок сменился влажной духотой.
Главный удар Ходкевич направил на Серпуховские ворота Земляного города. Именно здесь входила в Москву старая Калужская дорога. По ней гетман и задумал провести в Кремль обоз с кормами и оружием для осажденных поляков.
От самих ворот, как и от деревянных стен, окружавших прежде Земляной город с внутренними крепостями, именуемыми Белым городом, Китай-городом и Кремлем, ныне мало что осталось. Зато утесом стоял неподалеку Данилов монастырь. Тому, что возле него расположился один из станов Трубецкого, Ходкевич поначалу особого значения не придал. Он был уверен, что, завидев польские хоругви, подмосковные гультяи тотчас отойдут, а нет, так придется их, как псов-пустобрехов, на цепь посадить. Но казаки, к его досаде, прочь не отбежали. Вместе с ополченцами Пожарского они на пути прусских, жемоцких и мазовецких гусар Млоцкого и черкас Зборовского стали.
Александр Зборовский — один из самых опытных и заслуженных полковников короны польской, а Млоцкий — ничтожество. Казаки его еще по службе у Тушинского вора запомнили. Видом орел, а душою — лис, склонный к мотовству, безрассудству, издевательствам. Подчиненные от него плакали, так он им досаждал. Вот и настала пора рассчитаться.
Вскоре к защитникам Серпуховских ворот из Остожья и из Коломенской слободы изрядное подкрепление подоспело. С утроенной силой оно схватилось с поляками и их наемниками, стало с дороги теснить. Но и Ходкевич не промешкал. Узнав, отчего наступление на правом крыле стало захлебываться, увязать в кровавой толчее у земляного вала, он перебросил туда остатки полка Невяровского, венгерскую пехоту Граевского и часть черкас атамана Ширая, а сам в раззолоченных гетманских одеждах на золотистом жеребце появился среди драгун и гусар князя Корецкого, осадивших укрепления у Крымского двора: пусть-де Пожарский и его воеводы думают, что центр наступления здесь находится.
Взяв из засадного полка три сотни конных копейщиков, Пожарский поспешил на правый берег Москвы-реки.
— Сдается мне, Дмитрий Михайлович, гетман в сторону тебя увести хочет, — пробовал остановить его Минин.
— Знаю! — ответил, садясь на коня, Пожарский. — А только негоже мне, Миныч, от острия его меча уклоняться. Товар лицом продают. Об остальном душа у меня спокойна. Вы тут с Хованским не хуже моего управитесь.
Но сразиться с Ходкевичем грудь в грудь Пожарскому так и не пришлось. Уже на другом берегу Москвы-реки он был ранен в руку. Весть об этом разнеслась далеко по полкам. Шляхтичей она взбодрила, казаков Трубецкого привела в замешательство. И лишь ополченцы, засевшие в приречье, продолжали удерживать линию обороны. С часу на час она становилась все уже и уже, пока не порвалась сразу в нескольких местах. Не устояв перед натиском поляков, казаки стали уныривать в воду, перебредать реку по
Не лучше сложилось дело и у Серпуховских ворот. И здесь первыми натиска неприятеля не выдержали казаки Трубецкого. Отчаявшись защитить дорогу, они кинулись ловить оставшихся без наездников коней. По пути прихватывали сабли, пистоли, алебарды, щиты убитых и, сбившись в отрядцы, торопились исчезнуть.
Воспользовавшись несогласованностью защитников земляного вала, полки Граевского и Зборовского прорвались наконец за Серпуховские ворота и, не останавливаясь, устремились к острожному городку возле церкви Святого Климента, перегородившего Большую Ордынку. Успех окрылил их.
— Гей, кубраки [94] и лаборы [95] ! — столпились они возле проездной воротной башни. — По цо вам москали? Москаль казаку найлепший враг. Вкладай рух высокости до наших рук [96] !
— Хотя бы нам черт, только бы нам не тот! — отвечали им из-за острожных стен казаки. — Не долго вам осталось свои космы и телячьи головы таскать, курвины дети. Будете на том свете в котлах кипеть. Выгальный [97] вы народ, ляхи. Шипите, как змеи, а укус-то комариный!
94
Белокурые — белорусы.
95
Темноволосые — малороссы, украинцы.
96
Вложите дух вольности в наши руки!
97
Смешной, забавный.
Рассвирепев от такой наглости, жолнеры Граевского кинулись рубить ворота Климентьевского городка, проламывать его тын всем, что под руку попадет, закидывать двор петардами. В ответ с башен городка начали палить полуторные пушки, полетели пули и стрелы. А когда ворота рухнули, казаки схватились с неприятелем врукопашную. Они бились так ожесточенно и бесстрашно, что венгры и поляки дрогнули, а черкасы ослабили напор, лицом к лицу столкнувшись с такими же, как они сами, казаками, вскормленными православной Русью.
Но тут в спину им ударили гайдуки Невяровского, захватившие накануне острожек у церкви Святого Егория в Яндове. Ворвавшись в Климентьевский городок с двух сторон, поляки и их наемники с трудом, но все-таки сломили сопротивление его защитников. Сломили, но не уничтожили. Многим казакам удалось вырваться наружу и укрыться за печищами сгоревших домов, в зарослях крапивы, бурьяна, в придорожных ямах и канавах. Затаившись там, они мысленно бормотали столь непотребные ругательства, что, казалось, произнеси их вслух — язык отсохнет. И соображали: как быть дальше? По их расчетам, выходило, что теперь-то Ходкевич именно через Климентьевский городок свой обоз к Кремлю направит. Обносившиеся и крепко оголодавшие за время осады казаки упустить такой случай ну никак не могли. Голод — не тетка, грызет, пока не доймет. Но и то хорошо, что с него пухнут, а не лопаются, как от обжорства.
Ждать казакам пришлось недолго. Получив известие, что русские в Замоскворечье опрокинуты и рассеяны, а Климентьевский городок взят, Ходкевич велел не медля ввести обоз на Большую Ордынку. А это более четырех сот доверху нагруженных всякими припасами возов.
Тут-то и начались у поляков неприятности. Большая Ордынка на самом деле не так уж и велика. В два ряда обозу по ней не пройти, только гусем. Вот и растянулся он от церкви Святой великомученицы Екатерины до церкви Святого Климента. Дождавшись, когда передние и задние проездные ворота острожного городка откроются, чтобы пропустить через его двор обозную вереницу в сторону Кремля, схоронившиеся в ямах и бурьяне казаки с дикими воплями повыскакивали из своих укрытий. Те, у кого были самопалы и пистоли, в упор стреляли по жолнерам, лошадям, возчикам и кавалеристам. Их товарищи крушили неприятеля саблями, чеканами, сулицами, а то и за жерди, попавшиеся на глаза, хватались.