Мужчины любят грешниц
Шрифт:
– Какая?
– Не знаю. – Он отвечал короткими незаконченными фразами, что заставляло меня кипеть от ненависти. Подсознательно я ожидал, что он будет оправдываться.
– Она… любила вас? – Фраза далась мне с трудом.
Он снова пожал плечами и не ответил.
– А вы? – Меня корчило от боли и ревности.
– У нее была чистая душа, – выговорил он не сразу. – Да, я любил ее, но как человека, а не как женщину. Такие души – большая редкость, не от нашего мира. Она понимала всех и не судила. Понимание – редкий дар, благодать. Вокруг
– Что ты несешь, мразь! – закричал я, снова пытаясь встать. – Какой мрак?
Он страшно уставился на меня, и я снова провалился в небытие. Очнулся уже вечером на скамейке в парке. Голова раскалывалась, неузнаваемый мир вокруг покачивался. Не помню, как я добрался до дому. Больше мы с ним не встречались. Казимир, который не отходил от меня в те дни, рассказал, что Колдун уехал. Дело было закрыто, и он свалил. Дьявол расправил крылья и улетел, а я даже не смог набить ему морду.
Неужели существует тайная власть этого человека над другими? Город роился слухами, о чем я узнал позже. Говорили, что у Алисы и экстрасенса завязался роман, что она безумно влюбилась в него, была сама не своя, не пропускала ни одного сеанса, а он перестал отвечать ей взаимностью, вот она и… И так далее.
А я сходил с ума, пытаясь понять почему. О чем она думала, стоя там… Помнила ли, что есть я? Что я жду ее в эту самую минуту? Наверное, помнила, раз отключила мобильник. Этот отключенный мобильник мучил меня безмерно, хотя, казалось бы, какая разница? Она отключилась от всех, не желая, чтобы ей помешали! Это говорило о последовательности и твердости задуманного: она не хотела, чтобы ей помешали! Пришла домой после встречи с Колдуном, отключила мобильный, вышла на балкон и… Что произошло в тот день? Что ее заставило?
И ведь не было ничего, что говорило бы о подобном намерении – ни депрессии, ни каменной задумчивости, ни дурного настроения накануне. Ничего! Все как всегда. Утром она дурачилась, визжала, бросала в меня подушкой – был у нас такой утренний ритуал: я стаскивал ее с кровати, она отбивалась и дрыгала ногами, как лягушка. Притворяться, как оказалось, она умела мастерски – посещая сеансы этого шарлатана, ни словом себя не выдала. «Почему» стало моей навязчивой идеей. «Почему» и «если бы». Если бы я не запретил, если бы разрешил, если бы подумал хорошенько, если бы, если бы… Почему, Господи?
Казимир занялся продажей моей квартиры, покупкой новой – оставаться в прежней я больше не мог. Ходил неприкаянно, всюду натыкаясь на Алисины вещи: джинсы, маечки, книги, ноутбук, каких-то стеклянных и плюшевых зверушек, всякие мелочи, вроде щетки для волос, пластмассовых заколок, серебряных колечек и цепочек, ключей с большеголовым медвежонком-брелком. Она была растеряха, вечно все роняла и теряла и чувствовала себя в бедламе как рыба в воде, в отличие от меня –
Переехать к Казимиру или к маме я наотрез отказался.
…Не помню, что еще я рассказал актрисе Ананко, незнакомому, по сути, человеку, почему разоткровенничался, почему вдруг вспомнил все. Из-за водки? Признаний Лены? Ее слов… о Казимире, которые резанули меня? Или появление в городе Колдуна, который посмел вернуться, вышибло меня из привычной колеи? Оказывается, ничего не забыто – боль, загнанная глубоко внутрь, никуда не делась, она все еще со мной, подернутая тонким пеплом времени. И достаточно слова, жеста, звука имени, чтобы она вырвалась вулканом, раздирая кожу, нервы, кости.
…Проснулся я в собственной постели. За окном серел рассвет. В квартире стояла глубокая сонная тишина. Я скосил глаза, почувствовал резкую боль в затылке, и жаркая волна вдруг окатила меня – рядом со мной лежала женщина, которую я вначале не узнал. Я осторожно протянул руку, потрогал роскошные темно-каштановые кудри. Она действительно была – живая, во плоти. Актриса Ананко. Рената. Она открыла глаза, улыбнулась. Мы долгую минуту смотрели друг на друга, а потом она погладила меня по лицу. Провела пальцем по губам…
…Если мужчина лечит водкой, то женщина – поцелуями. Актриса Ананко не касалась моих вчерашних откровений и не пыталась утешать пошлыми фразами. Молчала, за что я был ей благодарен. Я чувствовал неловкость за вчерашнее размазанное состояние.
Она гладила мое лицо губами и щекотала пышной гривой, проводила пальчиками по груди, прижималась бедром – ласковая и легкая. И когда я потащил ее к себе, сдавил и притиснул, впиваясь в смеющийся рот, она вобрала меня так же легко и ласково, будто танцевала…
…Я лежа наблюдал, как она одевается. Не знаю, какова она на сцене, но в моей спальне она развернула передо мной целое действо. Она не стеснялась своей наготы, и я жадно рассматривал ее. Она была хороша! Прекрасно сложена, подвижна, гибка – она натягивала на себя свои кружевные тряпочки и при этом поглядывала лукаво. Кончилось тем, что я вскочил, сгреб ее в охапку и… Она уворачивалась и хохотала, крича, что ей надо на репетицию, а я молча, нетерпеливо освобождал ее от лишних оболочек, дергая пуговицы и застежки…
Я заставил ее выпить кофе. В прихожей мы снова поцеловались, и я с трудом ее выпустил. Она вытащила из сумочки конверт:
– Билеты для мамочки! На завтра. Передай ей привет и спасибо за Павлика!
Павлик! Ее уже не было, а я все еще стоял с разинутым ртом. Павлик у мамы? Ловкость и стремительность, с которой актриса Ананко завязывала дружбу с мужчинами и женщинами, была невероятна. Хотя что же тут удивительного? Она проводит ночь со мной, а моя мама присматривает за ее ребенком – все правильно, дело семейное! А куда же его еще девать? Попросить подругу? Пойдут сплетни.