Мужчины любят грешниц
Шрифт:
Все в прошлом, у тебя нет ничего из того, что могло бы заинтересовать младшего брата. Ни игрушек, ни женщин. У него тоже жизнь не сахар – работа собачья, в семье чер-те что… Отец сказал когда-то: наступит время, и ты будешь ему благодарен. Наступило. Отец был прав. Каждый раз, глядя на Лену, я испытываю благодарность Казимиру. Будь брат на моем месте, он не преминул бы повторять мне об этом при каждом удобном случае, но я великодушен и радуюсь тайно, в душе. Мне пришло в голову, что Казимир все понимает и злится, но, увы… он сам напросился. Это тот нечастый случай, когда воздалось по заслугам. Мой дед – знаток фольклора не из книжек,
Я закрыл лицо руками. Перестань. Это не он. И точка. Кино не его хобби, да и не стал бы он ворошить это сейчас…
Кто? Лешка Добродеев? Он знал о нашем романе, этот любитель подглядывать в замочные скважины, и вполне мог таскаться следом и снимать… Зачем? Незачем. Вряд ли. Лиска – не прима городского театра. А потом, Лешка – профессионал, а фильм – любительский, снимавший, похоже, держал камеру в руках первый раз.
Кто? Кто-то из бывших друзей Лиски? Из тех, что были до меня? А так ли это важно – кто? Важнее, зачем! Зачем? Чего он добивается?
Короче, я сидел, пил водку и крутил четырехминутный фильм снова и снова. И снова бежала, оттопырив острые локти, Лиска, снова развевались длинные легкие волосы, и каждый раз я видел какую-то новую деталь, маленькую, ускользнувшую прежде. Пластмассовая бабочка в волосах, блестящая серебряная полоска браслета на запястье, светлая прядка, упавшая на глаза, синяк чуть повыше локтя на правой руке… Мне казалось, я помню этот синяк – Лиска полезла под стол за упавшим мобильником, стукнулась, зашипела от боли. Я даже помню, когда это было… летом! За месяц до ее нелепой гибели. Я подул на ее покрасневшую руку, поцеловал, а к вечеру там образовался синяк. У нее вечно были синяки…
Хватит! Пустая бутылка, грохоча, откатилась к стене, лицо горело, веки жгло, ком стоял в горле. И, как результат умствований, мысль о том, что если он сделал один шаг, то сделает и другой. Нужно подождать. Нужно просто подождать…
И еще одна мысль – это же Лиска, черт возьми! Моя Лиска, моя девочка, единственная, та, что до сих пор со мной, оплаканная, незабытая, еще заметен след, еще руки помнят, а я сижу и тупо вычисляю, кому выгодно…
Да плевать мне, кому выгодно!
…Зеркало было старинное, потускневшее и слегка искажало предметы, окружая их светлым ореолом. Оно называлось венецианским, насчитывало около трехсот лет от роду и было забрано в затейливую тяжелую золоченую раму.
Женщина внимательно рассматривала себя, легко прикасалась кисточкой к векам, щекам, губам. Отводила прядки темных волос, поправляла высокий ворот блузки. Она попыталась улыбнуться – улыбка напоминала оскал. Широкие брови, неприветливые глаза, сжатый в нитку рот, челюсти, словно сведенные судорогой… Хороша! Такую обойдешь десятой дорогой, а старухи еще и перекрестятся вслед. Тусклые камешки в ушах и на пальцах. Так себе на вид, но знаток мигом признает подлинность и определит цену.
Она все смотрела и смотрела на себя, узнавая и не узнавая…
Потом потянулась за мобильным телефоном, лежавшим на столике. Подержала в руке, задумавшись, и стала медленно набирать номер. Человек на том конце ответил не сразу, голос хриплый, похоже, только что проснулся.
– Да, – сказал он и откашлялся. – Слушаю.
…Вот и следующий шаг, подумал я вяло. Что и требовалось доказать. Квод эрат демонстрантум [1] . Женщина. Голос незнакомый, низкий, фразы с затянутыми паузами, как будто она не уверена, что поступает правильно.
1
Что и требовалось доказать (лат.).
– Я вас слушаю. Да, я. Кто вы?
– Меня зовут Ольга. Мы незнакомы. Мне необходимо встретиться с вами…
– Зачем?
– Чтобы поговорить об одном человеке…
– О каком человеке? О… ней?
– Да. О ней. – Похоже, она не удивилась.
– Это вы прислали компакт?
– Компакт? Нет. Я ничего вам не посылала.
– Чего вы хотите?
– Поговорить.
– Почему только сейчас?
– Меня здесь не было. Я живу в другой стране. Раньше не могла. – Женщина говорит медленно, выбирая и обдумывая слова.
– Вы знакомая… Алисы? – Имя далось мне с трудом.
– Да, мы были знакомы. – Она просто повторяет мои слова.
– Хорошо. Когда и где.
Она называет место – кафе-бар «Тутси». В пять. Сегодня…
Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Пусть мертвые хоронят…
Я стоял под холодным душем, пока меня не затрясло.
…Она уже была там. Сидела за столиком в углу. В черной шляпе с черными цветами. В черном платье с высоким воротом. Нездешняя, потусторонняя, страшно худая и бледная. Людей почти нет – рано еще, полумрак, пустые столики. Я, ни минуты не колеблясь, подошел, поздоровался. Она указала рукой на свободный стул напротив. Я сел, уставился выжидательно. Она не отводила глаз, молча вглядывалась, словно пробовала на вкус. Сквозь тонкую ажурную ткань черных перчаток посверкивали кольца.
– Что вы хотите мне сказать?
– Я хорошо знала Алису…
– Вы ее родственница? Она не упоминала о вас.
– Очень дальняя… – Женщина пожала плечами. – Я недавно узнала о том, что случилось…
Недавно! Я не спрашиваю, от кого она узнала. Не суть. Суть в другом – чего она хочет. У меня странное чувство, что я присутствую на спектакле. Женщина в шляпе и кольцах неуместна здесь, чужда, она – актриса, играющая неизвестную мне роль. Мелькает мысль, что я схожу с ума, что у меня мания преследования, что она лишь чудится мне, а протяни я руку – там одна пустота. Словно в ответ на мои мысли руку протягивает женщина – берет стакан и пьет воду. Я слышу, как она натужно глотает. Настоящая, живая…
После короткого молчания она говорит:
– Алиса не могла покончить с собой.
– Откуда вы знаете?
– Знаю. Это убийство.
– Ольга, кажется… – Я с трудом вспоминаю ее имя. – Что вы можете об этом знать? Вас здесь не было! Кому нужно… – Я затыкаюсь, не в силах выговорить страшное слово.
– Алису убили. – В отличие от меня, она не боится этого слова. – Вы же знаете, она не могла уйти сама… Вы знаете!
– Ничего я не знаю! – Я чувствую, как нарастает во мне раздражение. – Я и вас не знаю. Кто вы? Что вам нужно? Откуда вы взялись?