Музы дождливого парка
Шрифт:
Дыхание Снежной королевы пахло не сливочным мороженым и не охлажденным шампанским, как он себе представлял, а летним прованским солнцем. И губы ее оказались куда коварнее, чем он ожидал. У него не получилось просто коснуться, не стоило даже пытаться себя обманывать. От чужой беспомощности, от собственного всесилия, от этой дурацкой и неправильной ситуации голова пошла кругом, а в висках застучала барабанная дробь. Настоящий мужчина не станет вот так, по-воровски… да еще зная, кто она на самом деле… да еще совершенно ясно осознавая, как он должен будет с ней поступить, когда закончится эта история с наследством…
Прислушиваясь к
С ведьмой оказалось по-другому. Совсем по-другому… Арсению не помог ни прошлый опыт, ни богатая теоретическая база. Все полезное и нужное забылось, как только ему на затылок легли ее ладони. Он даже не понял, хотела она того, что с ними происходило, сопротивлялась ли его торопливым и злым ласкам, подчинялась ли. Это было похоже на поединок: молчаливый, убийственно-мучительный и такой же убийственно-упоительный. Снежная королева на время забыла и о своей сияющей короне, и о припрятанном в рукаве яде. Снежная королева отдавалась шуту с таким отчаянием и безысходностью, что шуту вдруг стало страшно и за себя, и за королеву…
Творец,1954 год (Клио)
Дореволюционный особняк был ветх и нуждался в капитальном ремонте, но дух, который до сих пор жил в его старых стенах, и заброшенный парк, его окружавший, воодушевили Савву неимоверно. В официальных бумагах особняк назывался дачей, а в душе Савва уже дал ему имя Парнас. Его загородный дом. Уединенный мир для него и его муз…
— Никаких статуй! — Софья, раздавшаяся за годы сытой жизни, растерявшая девичью хрупкость, но не утратившая своей непоколебимой решительности, мотнула головой. Осветленная пергидролем, совершенно кукольная кудряшка прилипла к уголку накрашенного алой помадой рта. — Савва, тебе не нужны музы. Я твоя муза!
Да, она его муза. Савва с почти нескрываемым отвращением посмотрел на прочерчивающий веснушчатую щеку шрам, прислушался к себе.
Света не было… Деятельная Клио растеряла весь свой волшебный свет в погоне за мирскими ценностями. Тускло, едва ощутимо светилась лишь зеленая атласная лента, некогда горячо любимая, а потом позабытая хозяйкой и нашедшая приют на дне деревянной шкатулки рядом с другими волшебными вещами Саввы.
Тебе не нужны музы! Я твоя муза…
Как она посмела?! Как он мог позволить сотворить с собой такое?! От давно томившейся в душе ярости с глаз словно спала пелена, окружающая действительность предстала перед Саввой во всей своей шокирующей неприглядности. Он женат на незнакомке, не на женщине даже, а на бабе — глупой, вздорной, возомнившей себя бог весть кем!
— Хорошо. — Он старался не смотреть на Софью, боялся, что стоит ей только заглянуть ему в глаза, и она все поймет. — Я сделаю, как ты скажешь.
— Люблю тебя, милый! — Затылка коснулась ее рука, и Савва до ломоты в челюстях стиснул зубы, чтобы не поддаться внезапному убийственному порыву.
Софья не любила позировать. То ли стеснялась своего шрама, то ли не считала Савву достойным. Часто приходилось работать по памяти, по сделанным украдкой наброскам. Но какой же сладкой и упоительной была эта работа! Он днями пропадал в своей мастерской, частенько оставался ночевать в Москве. Софья сначала злилась, а потом успокоилась, с головой окунулась в обустройство поместья. Ей, плебейке, нравилось называть их новый дом на дворянский манер поместьем. В нем она чувствовала себя владычицей морскою.
У нее хорошо получалось. Отреставрированный особняк наполнился антикварной мебелью и дорогими безделушками, стены украсили картины. В прибранном, избавленном от старых и больных деревьев парке, как по мановению волшебной палочки, появился небольшой прудик. Саввин Парнас оживал и наполнялся жизнью. Все было готово к сентябрю. Савва тоже приготовился. Теперь оставалось только ждать.
Судорожный припадок у Софьи начался очень удачно — поздним вечером. Савва не спешил: наблюдал, как бьется в конвульсиях его угасшая муза, как на усыпанном веснушками лице появляются синяки и ссадины, как сочится кровь из прокушенной губы. Всего на мгновение ему стало жаль ее, но жалость быстро прошла, уступив место предвосхищению свободы.
Лестница, ведущая на второй этаж, была высокой, и там, на втором этаже, еще не сделали перила. Какая ужасная, какая непростительная неосмотрительность! Какая трагическая случайность…
Мертвая Софья, раскинув в стороны руки, лежала на полу первого этажа и смотрела на Савву навеки застывшим взглядом. Свобода пьянила, сводила с ума и заставляла колени подкашиваться. Прибежавшая на шум домработница застала хозяина рыдающим над телом своей погибшей жены…
Софью хоронили пышно и торжественно. И рыжий кленовый лист, упавший на крышку гроба, смотрелся очень достойно и уместно. Этот лист напомнил Савве, какой она была раньше, его Клио. Примирил и успокоил…
После похорон он не поехал в поместье, отделавшись от толпы сочувствующих, сославшись на необходимость побыть одному, ушел в мастерскую.
Когда Савва сдергивал со статуи покрывало, руки чуть заметно дрожали. Для смелости пришлось выпить рюмку коньяку. Тяжело оставаться беспристрастным, когда на свет вот-вот родится новая муза.
Мраморная Клио улыбнулась ему ласково и приветливо, тряхнула озорными кудрями.
— Ну, здравствуй, моя муза! — То ли от волнения, то ли из-за исходящего от статуи сияния стало больно дышать. Савва с благоговением присел у постамента, обхватил Клио за колени, сказал шепотом: — Как же я соскучился по тебе…
От воды шел пар, но Марте все равно казалось, что она недостаточно горячая. Нет, она уже почти отогрелась, после того… после этого сумасшествия, кожа горела огнем, а губы саднило, но вода все равно должна была быть обжигающе горячей. Чтобы прогнать остатки притаившегося где-то глубоко внутри холода, чтобы смыть чужие поцелуи и прикосновения.