Музыка души
Шрифт:
– А наша поездка в Алжир отменяется, – словно между прочим заметил Модест. – Герман Карлович категорически против. И его можно понять.
– Но и в Риме долго оставаться нельзя – слишком дорого, – задумчиво произнес Петр Ильич. – А что если переехать в Неаполь?
Модест с готовностью согласился и протянул брату еще одно письмо:
– Тебе от Юргенсона.
Едва начав читать, Петр Ильич удивленно приподнял брови:
«Милый мой! Нет, не так.
Многоуважаемый Петр Ильич!»
Оказалось, Юргенсон в штыки воспринял идею написать шесть пьес для «Нувеллиста» по просьбе его
«В ответ на почтенное письмо от 10/22 с.м. имею честь ответствовать, что нахожу письмо г. Бернарда к Вам некоторым посягательством на чужое добро, ввиду того, что г. Бернард, зная наши отношения с Вами, не задумывается предлагать Вам заказ на хлебный кусок. Я позволю себе сомневаться в его желании абонироваться на следующие 6 симфоний. Как купец я крайне изумлен наивности г. Б. и нахожу причины, почему Вы должны писать для его журнала пьесы, а я отступать – слишком недостаточными.
Не подлежит сомнению, многоуважаемый Петр Ильич, что главным условием, основою постоянных дел между сочинителем и издателем непременно следует ставить афоризм: любишь кататься, люби и саночки возить. Уступив г. Б. несколько лет тому назад 12 пьес, я ему продал за чечевичную похлебку право своего первородства, и, конечно, если бы я не был таким превосходным мужчиною, рвал бы теперь на своей голове те немногие волосы, которые остались мне верными. Словом, я остался в дураках. Повторять глупости не велено, и потому, г. композитор, не посягайте никогда на освобождение из кабалы, не старайтесь выпутаться из пут бархатных, из цепей золотых (licenziupoetica), не вороти физиономии (деликатно) от рублей кредитно-юргенсоновских. В отлива час я не верю измене друга».
Начавший улыбаться с первых строк, Петр Ильич под конец уже хохотал и передал письмо с любопытством наблюдавшему за ним Модесту. И все-таки он не понимал упорства Юргенсона печатать непременно каждую нотку его сочинений. Ну, зачем ему эти глупые, ничего не стоящие шесть пьес, которые Петр Ильич решил написать исключительно ради денег? А с другой стороны, он был польщен и благодарен другу.
***
На самом высоком месте дороги, идущей вдоль берега, возвышалась вилла Постильоне. Отсюда открывался потрясающий вид на Неаполь с Везувием и окрестностями. Виллу эту посоветовал Кондратьев, уверявший, что ничего более прекрасного и вообразить нельзя. Сидя у окна и любуясь закатом, Петр Ильич согласился с его отзывом всей душой. Вокруг царила абсолютная тишина: ни шума большой гостиницы, как это было в Риме, ни суеты города, а главное – никаких визитов. Зрелище, развертывавшееся перед окнами, было поистине несравненным. Петр Ильич даже плакал от наплыва благодарности к Богу, посылающему ему это счастье. Он не мог оторваться от окна – даже читать не тянуло. Сидишь и смотришь – и хотелось бы сидеть без конца!
Они с Модестом достаточно недорого сняли целый этаж. В их распоряжении имелось шесть просторных комнат, причем в цену входило питание, белье и все необходимое. Еще двенадцать человек, живших на вилле, располагались далеко от братьев – иногда казалось, будто здесь кроме них никого нет.
К сожалению, хозяин оказался мошенником и потребовал плату гораздо большую, чем договаривались. В возмущении Петр Ильич даже устроил небольшой скандал, но пришлось заплатить. После чего они с Модестом немедленно съехали. В городе условия были гораздо хуже, зато хозяева гостиницы были порядочными людьми.
Впрочем, и здесь можно было часами любоваться на чудное
30
Горные стрелки.
31
Военное обучение, основой которого является маршировка.
В Неаполе он получил от сестры отчет о знакомстве с Александром и Николаем фон Мекк. Встреча состоялась в Киеве, где старшие девочки гостили во время Рождественских каникул. Был организован маскарад. Обе стороны остались довольны друг другом: молодые люди очаровали всю семью Давыдовых, а Надежда Филаретовна писала, что Николай положительно влюблен в Анну и просит у нее разрешения снова навестить их летом. Столь долго подготавливаемое дело, очевидно, сладилось. Всем сердцем Петр Ильич одобрял выбор Николая – из Ани для него выйдет невеста гораздо лучшая, чем Тася.
Александра не забыла и успокоить его по поводу мнимой ссоры с Анатолием. Тот – как всегда, чересчур мнительный – жаловался недавно, что сестра де не рада его счастию и равнодушно отнеслась к новости о свадьбе. Что, конечно же, было неправдой.
«Все давно прошло, – писала Саша. – Да и какая серьезная ссора могла бы быть у меня с братом, да еще с маленьким? Ты, верно, это и по себе чувствуешь: Толя и Модя – маленькие братья, не правда ли?»
Петр Ильич невольно улыбнулся – действительно, все они до сих пор опекали близнецов, точно малых детей.
***
На родину Петр Ильич возвращался в подавленном состоянии. Связанная со свадьбой Анатолия суматоха пугала его, да и от посещения Москвы он не ожидал ничего веселого. Модест с Колей остались в Неаполе, и одиночество усиливало тоску.
Петр Ильич вышел из поезда, погруженный в себя, ничего вокруг не замечая. Двигаясь сквозь шумную толпу, он услышал, что его вроде бы окликнули. И точно – обернувшись, он обнаружил Юргенсона и Анатолия, машущих ему и зовущих, пытаясь перекричать вокзальный гвалт. Дурное настроение разом испарилось, и, улыбаясь, он начал пробираться им навстречу.
Юргенсон выглядел здоровым и полным сил, а не той бледной тенью, какой он был в их последнюю встречу. Петр Ильич с облегчением вздохнул – он-то уже начал опасаться за друга. Толя же просто сиял от счастья – глядя на него, самому хотелось улыбаться. Немедленно, не дав брату опомниться, он повез его знакомиться с семьей невесты.
Дом Коншиных – преуспевающих купцов – казался настоящим дворцом. Хозяева ждали их в просторной светлой зале с высокими окнами в синих портьерах. Двое похожих друг на друга мужчин и привлекательная девушка с тонкими чертами лица и большими темными глазами, поприветствовав Анатолия, с любопытством повернулись к Петру Ильичу.