Музыка души
Шрифт:
Немного развеяло напавшую на Петра Ильича тоску сообщение от Анатолия о том, что Бог даровал ему дочку, которую назвали Татьяной. Но там же он писал, что Алеша при смерти – болен воспалением легких. До крайности обеспокоенный состоянием слуги, Петр Ильич попросил Юргенсона проведать его и узнать все точно, поскольку Анатолий самого больного не видел, боясь подхватить тиф, свирепствовавший в казармах, и заразить им семью.
Ответа не было долго. Петр Ильич совсем извелся от неизвестности, вообразив худшее, когда письмо от друга развеяло страхи и изрядно повеселило.
«15-го вечером я получил
«Вам кого?»
Юргенсон (немного конфузливо): «Скажите, как бы мне тут найти одного солдатика «Алешу»?
«Как его хвамилия?»
Юргенсон (краснея): «Не знаю».
«Какой роты?»
Юргенсон (краснее краснея): «Не знаю».
Страшилище (снисходительно): «Какого полка, тоже не знаете?»
Юргенсон (бодрясь): «Я все это знал, но все забыл. Знаю только, что его зовут Алеша, что он нечто вроде унтер-офицера, наверное болен, и его бывший барин о нем сокрушается».
Страшилище (участливо): «Не Софронов ли?»
Юргенсон (восторженно): «Непременно!»
Страшилище: «Екатеринославского полка».
Юргенсон (подавляя желание броситься караульной шубе на шею): «Это он! Это он!»
Далее уже более серьезно Петр Иванович сообщал, что с Алешей все в порядке – болезнь не так страшна, как вообразил Толя, и скоро он снова будет в строю. Посмеявшись, Петр Ильич успокоился за участь своего слуги.
Погода установилась ужасная: снег, метели, холодный, пронзительный ветер. И душевное состояние под стать. Заботы о Тане отнимали много времени и сил, работа шла тяжело, спал Петр Ильич плохо.
Так прошла зима.
По католическому календарю наступила Страстная суббота. Но какие же нехристи эти французы! В такой день не только все магазины, рестораны и кабаки были открыты, но и в театрах везде шли представления. В России подобное было немыслимо.
Постепенно Петр Ильич свыкся с новым ритмом жизни, опера начала продвигаться. И тут, как назло, пришел заказ из Москвы на торжественный марш для исполнения на празднике, который давался государю в Сокольниках. Едва Петр Ильич успел примириться с тем, что нужно оторваться от оперы для марша, как коронационная комиссия прислала текст большой кантаты Майкова с убедительной просьбой написать к ней музыку.
К счастью, работа пошла легко и не стоила ни малейшего напряжения. А отдыхом служило посещение театров. Четыре раза Петр Ильич смотрел «Свадьбу Фигаро» Моцарта в Op'era comique в превосходном исполнении. Что у французов не отнимешь – так это отличное исполнение и великолепные постановки. Каждый раз он восхищался светлым гением Моцарта: до чего же эта музыка божественно хороша в своей непритязательной простоте!
Приятной неожиданностью стало посещение «Ромео и Джульетты» Гуно. Прежде Петр Ильич знал эту оперу по давнему представлению в Москве и был о ней невысокого мнения. А тут вдруг был тронут до слез. Шекспир ли, несмотря на либреттную кройку, давал себя чувствовать, или музыка Гуно в самом деле была хороша, но давно уже он не испытывал такого удовольствия.
***
– Модя, тебе надо возвращаться в Петербург!
Модест поднял голову от пьесы, над которой работал, и посмотрел на брата со смешанным выражением беспокойства, жалости и облегчения. И все же упрямо ответил:
– Я не могу бросить тебя здесь одного с Таней.
– Не маленький – справлюсь, - отмахнулся Петр Ильич. – Я же вижу, как ты тревожишься о Коле. Тебе надо быть с ним. Того и гляди заболеешь от всех переживаний – вон уже на привидение стал походить.
Модест действительно за последнее время сильно осунулся и побледнел, разрываясь между стремлением вернуться к воспитаннику, оставленному в Петербурге, и нежеланием бросать на Петра Ильича Таню. Так дальше продолжаться не могло.
Модест слабо улыбнулся, поспорил немного, но быстро сдался. Правда, беспокоиться он не перестал, и, чтобы его утешить, Петр Ильич добавил:
– В моем вынужденном пребывании в Париже есть и хорошая сторона – я здесь закончу мою бесконечную оперу и вернусь в Россию с чистой совестью.
После отъезда брата Петр Ильич заскучал, но работа и необходимость заботиться о Тане не давали совсем затосковать. На следующий же день он проведал племянницу, однако его не пустили, заставив ждать в приемной. Он перебрал сотню предположений, что могло случиться. Не стало ли Тане хуже – ведь она одновременно проходила лечение от морфинной зависимости, дававшееся крайне тяжело.
Наконец, появилась Лизавета Михайловна – Танина компаньонка – чудесная женщина, с великой преданностью заботящаяся о своей подопечной. Лизавета Михайловна казалась сконфуженной и огорченной.
– Что такое? – встревоженно спросил Петр Ильич.
Та сокрушенно покачала головой:
– Татьяна Львовна плохо спала, сейчас не в духе, требует лишнего морфина и объявила, что никого не желает видеть. И не собирается торопиться одеваться из-за вас, – заключила она извиняющимся тоном.
Можно подумать, он просил ее торопиться! Таня обладала удивительной способностью сводить с ума своими выходками. Вроде и не плохая девочка, и жалко ее, а порой хочется плюнуть на все и уехать.
<