Музыка Рода Человеческого

Планк Итан

Композитор поймал себя на неудачной мысли, что, проехав десять штатов, Глория должна выслушивать сентиментальную ахинею, исходящую от него.

– В вашем доме получается два входа?

– Да. У каждого своё крыльцо. И оба с разных сторон. Мы никогда не мешали друг другу, как ты понимаешь. Подъездные дороги тоже к каждому входу свои.

– Что видно из ваших окон? – спросила Глория.

– Окна в гостиной смотрят на поле и на подъездную дорогу к моему входу. С другой стороны окна выходят на речку, хоть она и далеко.

– А за речкой виден Нью-Йорк? – не успокаивалась Глория.

– Не совсем, – опешил Композитор. –

За речкой – лес.

Нью-Йорк видно из гостиной. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Мне просто интересно. Интересно, где вы живёте и как работаете. И что больше всего на вас оказывает давление, что вдохновляет на работу?

– Было бы, конечно, неправильно полагать, что меня может вдохновлять только вид из окна.

– Согласна с вами.

– Вдохновение приходит неожиданно. Бывает, что оно накрывает тебя во время или сразу после общения с каким-нибудь человеком. Бывает, что через какое-то время, и почти всегда неожиданно. Свою рабочую комнату я обустроил без окон. Возможно, это неправильно, но мне так проще сосредоточиться на важном. И уж если возникает необходимость посмотреть в окно, я выхожу в гостиную или из дома.

Здесь красивые закаты.

– Закаты, – словно в тумане повторила девочка.

– Как-нибудь я сфотографирую и покажу тебе.

– Вы живёте один?

Композитор проигнорировал вопрос и предложил приступить к работе. Но Глория твёрдо стояла на своём и повторила вопрос, чем вызвала лёгкое негодование и раздражение мужчины.

– Я живу с собакой, – с трудом ответил мужчина.

– Живёте с собакой? – удивлённо переспросила Глория.

– Да. Я живу с собакой.

– А дети? – не успокаивалась девочка, видимо, не подозревая, что в жизни людей бывает отсутствие их.

– Мои дети давно живут самостоятельно. Они теперь совсем взрослые люди. Они поступили как и дети моего соседа. И… если ты хочешь провести какие-то расчёты и узнать, сколько им или мне лет, то, дорогая, мне нечего скрывать от тебя свой возраст, мне уже восьмой десяток, – раздражённо ответил мужчина.

Получив несколько ответов, Глория по голосу Композитора поняла, что его терпение на исходе, и сама предложила приступить к работе.

В этот день она заключалась в дотошной обработке очередных фрагментов записей. Скрупулёзно и тщательно Глория и Композитор подбирали буквально каждую ноту, пробуя тысячи вариантов звучания каждого такта.

Мужчина был немного раздражён за убитое на разговоры время, поэтому решил выжать сегодня из девочки по максимуму. Глория же проявила себя за работой очень работоспособной, положительно воспринимала замечания и пожелания.

Он сдался первым, ощутив сильную усталость, но одновременно и духовное удовлетворение за пока ещё не полностью выполненную работу. Просматривая на своём компьютере полученный за сегодня материал, он расцветал в улыбке и сгорал от желания делиться этой новостью буквально со всеми, включая собственную собаку.

Мужчина любезно предложил сделать перерыв на обед, на что Глория не раздумывая согласилась. Но после приёма пищи, как это обычно бывает, работоспособность девочки упала. Интерес к новому материалу угас, желание работать с энтузиазмом пропало.

Ближе к окончанию «рабочего» дня, незадолго до ужина, они практически перестали импровизировать и по большей части играли чужие композиции. Ужин Глории состоял из картофельного

пюре с мясом и чая. По его окончании девочку хотя и тянуло на очередные разговоры, им уже не удалось снова поговорить «по душам» – Композитор был скован и закрыт, а она заразительно зевала и под конец начинала путаться в словах.

– Как же я устала, мистер. Который час? – промолвила Глория, так и не дождавшись ответа.

Мужчина лишь на секунду посмотрел через монитор на спящую девочку и вернулся к просматриванию свежего материала.

Глава четвёртая

Словом, лучше говорить с человеком

о его свободе, чем о его рабстве.

Андре Моруа

Третий день пребывания Глории в подвале таинственного незнакомца оказался очень тяжёлым. Она работала по заданию практически без перерывов на протяжении более четырёх часов. Сегодня она была на удивление милой, отвечала на каждый вопрос Композитора и не задавала в ответ свои. Композитор старательно прослушивал игру Глории, часто поправлял и вносил корректировки. Не давал ей ни малейшего повода для прерывания работы, лишь изредка отвлекаясь на второстепенные вопросы, касающиеся по большей части тех или иных её переживаний по «сценарию» предложенного произведения. И Глория снова совершала чудо, извлекая нужные ноты, трогавшие душу Композитора.

В качестве поощрения за проделанный труд, Композитор предоставил ей неограниченное время на обед, во время которого Глория ни в чём себе не отказывала, попробовав почти всё, что у него имелось.

Послеобеденная работа в этот день, как и в последующий, заключалась в том, что Композитор прежде чем что-либо выводить на экран монитора, детально описывал какое-нибудь событие, не связанное с общей темой произведения. В этот раз ему было интересно, как Глория мыслит, может ли сопереживать. Сюжеты, предлагаемые им, особо не отличались друг от друга, скорее, предыдущая история походила на следующую. Не обошлось без затяжных диалогов, и, на удивление, Композитор позволял ей высказаться.

Под конец рабочего дня Глория была как выжатый лимон. День, не похожий на первые два из прожитых ею в подвале, подходил к завершению. На ужин она попросила только чай и джем. Чай опять оказался горьким, и лишь сладкий джем нейтрализовал его горечь. Сделав несколько последних глотков, Глория зевнула и буквально через несколько минут вовсе уснула.

Жизнь в «коконе» снова словно застыла. Лишь пара капель ещё тёплого чая из пищевой трубки тихо упали на её левую руку. Натяжение тросов, скрип механизма, и кресло с телом Глории медленно, издавая щелчки, стало опускаться вниз, складываясь в горизонтальное положение.

Закрывая все приложения на своём рабочем столе, Композитор в специальном журнальчике поставил новую запись от шестнадцатого января две тысячи тринадцатого года и отметку в виде специального знака, который обозначал на его выдуманном языке, что его мозг должен отдохнуть несколько дней, а может, недель, прежде чем снова сесть и пересмотреть мелодию рабочего дня. В этот вечер, согласно записи в журнале, он больше не садился за работу, не изучал проработанный материал и не ставил больше отметок или каких-то записей на полях или в компьютере.