Музыка Рода Человеческого
Шрифт:
– С нами были какие-то мужчины, но я знаю только одного, – как в тумане произнесла Глория. – Это Бенжамин Котт, отец Филиппа Котта. Вроде бы он угощал всех конфетами, но я могу ошибаться. Они показались мне приторными, с горькой начинкой внутри, которую невозможно было есть. Хотя моей подруге так не показалось.
Глория подняла глаза на веб-камеру и с тревогой посмотрела на неё.
– Я лично не знаком с мистером Коттом, но конфеты были мои.
Тут глаза девочки наполнились слезами. Всё стало как в тумане, и хлынул поток воспоминаний: сосед сзади привлёк внимание и предложил угоститься чьими-то конфетами. Глория не могла увидеть
– Конфеты стёрли вам память, Глория, – неожиданно прервал её воспоминания Композитор.
Для Глории его голос звучал действительно как-будто издалека. Такой мягкий, но так леденяще отчётливый голос не имел хозяина, он звучал из пустоты, состоящей лишь из водяного пара.
– Зачем? – со слезами на глазах спросила девочка.
– Таков был мой план, дорогая, – всё так же мягко произнёс голос, словно в совершённом его хозяином не было ничего ужасного. – Я присутствовал на каждом выступлении, я выбирал и отбирал лучшего, пока не заметил тебя.
– Члены жюри и судьи так не считали.
– Плевать. Их мнение – штамп. Давно изжившее себя представление о современном искусстве. Что уж говорить о реальной, а не субъективной оценке того или иного участника.
– Двадцать детей отравлены из-за меня одной? – голос девочки задрожал, и через мгновение слёзы из её глаз полились потоком.
– Там не было двадцати детей, – возразил мужчина.
– Двадцать детей… – сухо повторила Глория. – И я вместе с ними.
– Это не столь важно, поверь, моя дорогая.
– Вы хоть слышите себя? – она почти кричала.
Голос замолчал, его обладатель обдумывал, как заставить Глорию не отвлекаться на лишние для него разговоры.
– Они все погибли? – настаивала девочка.
Композитор сохранял молчание, скрестив пальцы рук.
Неожиданно Глория изменилась в лице и произнесла:
– Постойте. Мистер Фуллз не ест сладкое. У него сахарный диабет. На чаепитиях, устраиваемых по случаю фестиваля, он никогда не притрагивался к сладкому.
– Что касается его, то мне пришлось прибегнуть к другому способу.
– Способу чего? – настороженно спросила девочка.
– Устранения, – сухо ответил мужской голос.
– Я вам не верю! – испуганно произнесла Глория. – Я помню, что было что-то ещё. Жизнь детей и взрослых не закончилась в том автобусе!
– Может быть, ты и права, тогда скажи мне, как вы все погибли на самом деле?
Глория не знала, что ответить. Воспоминаний не было, мозг не хотел работать и что-либо вспоминать, словно в недавнем прошлом ничего и не было.
– В таком случае как вам удалось избавиться от всех,
кроме меня?
– Поверь, это было легче, чем угощать всех конфетами. А мистера Фуллза я усыпил, как только мы выехали за город.
– Позволяет ли моё положение просить вас о доказательствах? – застенчиво поинтересовалась Глория.
– Я не рассчитывал, что у себя в «коконе» ты будешь просматривать телевизионные новости, – лукаво произнёс голос Композитора.
– Нет, я не об этом. Я хотя бы о статье в газете, что угодно. Такое злодеяние не могло остаться в тишине.
Композитору начала надоедать настойчивость девочки, поэтому следующие несколько секунд ушли на то, чтобы вывести на монитор Глории фрагмент статьи с одного из новостных
– Я уже не вернусь домой? – опустив свои влажные глаза, произнесла Глория.
– Я не обещаю, но я хочу этого, как и ты, – с особой искренностью произнёс голос. – Если мы сделаем всё, что мне необходимо, то нет смысла держать тебя здесь.
– Я не верю вам, – Глория замотала головой, хватая ртом воздух. – Ни одному вашему слову. Этого не может быть.
Иначе как я могла выжить?
– Над этим пускай думают эксперты, – последовал сухой ответ. – Пускай делают выводы, пускай пересматривают законы об общественной безопасности, регламенты о техническом осмотре и обслуживании коммерческих автобусов и так далее. Работы у них прибавится.
– О чём вы вообще?
– О том, моя дорогая, что не будет ли тебе всё равно, как ты выжила?
Последние слова подействовали на Глорию странным образом. Девочка сжала плечи, словно ей было холодно.
Руки крепко вцепились в подлокотники кресла. Внизу живота задержалась волна тянущей боли.
– Вы не знаете, как мои родители?
– Нет, – с некой заминкой произнёс Композитор, чуть не сболтнув лишнее.
Он вдруг поймал себя на мысли, что, углубляясь в разговор с Глорией, он мог бы поддаться искушению и испытать те чувства, которые не имели места быть. Он не мог стать таким же открытым и чистым, как она.
– Это очень жестоко. Хотя очень похоже на ублюдков.
Глория опустила глаза и снова заплакала. Её плечи дрожали, рука непроизвольно закрыла лицо. Композитор дождался окончания тихой истерики, после чего попросил её выпить чаю. Глории он показался слишком сладким с горьким послевкусием. Минут через пятнадцать, когда прошли слёзы и вроде бы она пошла на контакт, он предложил ей ознакомиться с работой, невзначай обмолвившись об её освобождении по окончании совместной работы.
Композитор вывел на её монитор ноты одной композиции и попросил изучить их. Немного поговорил с девочкой о том, что она думает по поводу музыкальной темы. Глория сразу же предложила несколько своих вариантов, которые тут же стала играть. Затем Композитор поделил монитор
Глории на две части, на одной из которых остались ноты, на другой в режиме реального времени стали высвечиваться ноты, которые она только что воспроизводила на клавишах пианино. Ей приходилось несколько раз останавливаться, пробегая глазами по только что сыгранным нотам, мысленно делать самой себе какие-то замечания и что-то шептать себе под нос.
В такие моменты она была похожа на какого-нибудь редактора или художника, аккуратно подбирающего и пробующего какие-то элементы. Глория не заметила, как этот процесс увлёк её с головой. Игра в некотором смысле затянулась, и Композитору пару раз приходилось её возвращать в реальность своими монологами, состоявшими в основном из замечаний и пожеланий. Иногда ему даже приходилось выключать звук в её динамиках. В такие моменты Глория, как самая послушная ученица, возвращала руки на подлокотники и, сохраняя ровную осанку, с его позволения начинала делиться своими впечатлениями. Потоку её слов не было предела. Внутри себя Композитор был искренне рад её изменившемуся настроению и как следствие – пробудившейся энергии, желанию работать.