Музыкальный Дом
Шрифт:
— Тебя.
— Ты выглядишь напуганным.
— Я… — Уилл сглотнул, задрав голову, — тебя не боюсь. Хотя должен. С тех пор как я пришел в этот дом, все стало каким-то странным. Я смотрю на мир через твою призму, и все кругом как в кривых зеркалах. Красота мира стала ярче, уродство — непростительнее. Внушает ужас.
— Мир или я?
— Оба.
Существо протянуло к нему руку. Оно не выглядело плодом его фантазии: Уилл мог разглядеть каждую мышцу, оплетающую худые ребра, блеск тонкой кожи, прилипшей к позвоночнику там,
Как Фредди Лаундс всего полчаса назад, он боялся, но любопытство и трепет пересилили. Закрыв глаза, Уилл позволил призрачной ладони дотронуться до его лба словно в благословении.
— Ты потерял свою семью, и новая связь может образоваться лишь с теми, кто твоего вида. Обычные люди не подойдут, ты сам знаешь. Ты отличаешься от них, Уилл, как пастушья собака отличается от стада овец. Ты можешь загрызть любую из них, но самая желанная твоя добыча — это волки, охотящиеся на это стадо. Как думаешь, к какому виду относится Эбигейл?
Уилл распахнул глаза, Ганнибал стоял совсем рядом, внимательно наблюдая за ним с легкой улыбкой на губах.
— Она не родилась хищником, ее такой сделали.
— Ее кровь и тело — кровь и тело хищника, она была воспитана одним из них, рано или поздно она будет готова к охоте. Уже готова. Тебе не изменить ее природу, но ты можешь помочь ей выжить.
— Я — не ее отец и не собираюсь им быть. Джек прав, хватит с Эби одного психа.
— Как думаешь, ее отец убивал до этого?
Уилл попытался вспомнить его отпечаток на Эбигейл.
— Скорее всего. Может, не таким способом, не с такой выборкой девушек, может, вообще не девушек, кто знает.
— Он годами забирал жизни, а затем дал одной рождение. Настоящее чудо. Когда становишься родителем, неизбежно меняешься, и связь между творцом и созданием — одна из самых крепких на земле.
— Я — не ее отец, — повторил Уилл.
— Но, сам того не желая, ты занял его место. И это тоже изменило тебя, теперь ты чувствуешь ответственность. Я понимаю, когда-то и я взял под ответственность младшую сестру. Ей было всего три года, когда наши родители умерли.
— У тебя была сестра?
Ганнибал медленно моргнул, опустив взгляд на дно бокала.
— Была. Я не смог о ней позаботиться.
Уилл вспомнил звонкий, жалобный голос, так олененок зовет на помощь маму, попав в капкан. Кто-то забрал ее. Кто-то вроде того немца с огромной деревянной ложкой, которому Уилл с удовольствием бы перерезал толстую, дребезжащую как желе, шею. Холодная ненависть пронзила Уилла до самых кончиков пальцев, как хирургическая игла.
— Скажи, Уилл, если бы ты знал, что с Эбигейл что-то случится, ты бы хотел ей помочь?
Ганнибал не просто смотрел на него, он смотрел сквозь пространство,
— Что ты видишь?
— Она сделает глупость, за которую придется заплатить непомерно большую цену. В следующий раз вы можете встретиться в тюрьме.
Уилл сжал челюсти и тяжело сглотнул.
— А если я вмешаюсь?
— Не волнуйся, у тебя еще есть время, — зная, что теперь внимание Уилла полностью принадлежит ему одному, Лектер улыбнулся, слегка оголив острые зубы. — Ты не проголодался?
Уилл замариновал мясо, ощущая чужое присутствие, будто его постоянно придерживали у поясницы, направляя по кухне. Специи лежали в шкафу над плитой. Сковорода — в ящике островного стола. Запах лимона остался на пальцах, а когда он облизнул их, то и на языке, наполнив рот слюной.
Словно в танце с партнером, который знал о его движениях даже раньше, чем он о них подумает, Уилл готовил, прислушиваясь к собственным ощущениям. Панцирь от Лектера оказался не совсем тем, чем он ожидал: человеческий костюм, как вторая кожа, скользил по его телу, не всегда впору, но интимнее всего, что он переживал за всю жизнь.
Он не здоровался с соседями за руку, не обнимал в утешение, не касался волос, не придерживал за локоть, не задевал случайно коленом в темноте кинотеатра. Ни друзей, ни врагов. Свидания? Уилл работать-то мог только потому, что возвращался каждый день домой и спал прямо на полу среди горячих собачьих тел. Их жизнь одним днем помогала ему стирать усталость, чужие слепки воспоминаний, вставать утром на работу и возвращаться на очередной круг ада.
В коже Ганнибала Лектера, доктора медицины и Чесапикского Потрошителя, ему было удобнее, чем в своей собственной.
— Особая изысканность в составлении композиций блюд пришла из искусства икебаны. Кайсэки-рёри, так японцы называют получение наслаждения от созерцания блюд, утвари, от вкуса изысканных продуктов, тщательно продуманного меню и от совместно проведённого времени, — раздался голос сквозь призму времени: Лектер готовил за соседним столом, обращаясь не к нему, а к своему гостю.
— И этим искусством ты овладел в полной мере, — улыбнулась Алана, складывая в миску нарезанный салат.
— Я льщу себе мыслью, что в начале пути, однако не в человеческих силах объять необъятное.
— Умный, воспитанный, богатый, с приятной внешностью. Ганнибал, в тебе вообще есть недостатки?
Он поднял голову и улыбнулся одними губами, в глазах мелькнул вызов.
— Возможно, мое непомерное любопытство.
— Будем надеяться, ты закончишь лучше, чем пресловутая кошка. И я в том числе, — покачала головой Алана. — Ты ужасно на меня влияешь. Всего два ужина, а я уже не могу пить ничего, кроме твоего чудесного пива.
— Если это все, что нужно, чтобы заманить тебя на еще один ужин, мои бочки в твоем распоряжении.