Мы из розыска…
Шрифт:
— А там и верно прохладно было, — протянул Корсаков. — А как ты догадался про золотишко?
— Времени у него было в обрез. Соседка его спугнула, когда решила хозяйку позвать. Он поспешил через балкон в сорок первую. Выйти побоялся, видимо, думал, что она не одна…
— А она и была не одна, — дополнил оперуполномоченный, — а с таксистом, который с ночной смены пришел.
— Ну, так вот: когда он на балконе был, решил от всего избавиться. На балконе — обратили внимание — бумага оберточная лежит? Оторвал он кусок бумаги, «металл» похищенный завернул в нее и вниз швырнул. А там крыша хозмага. Убирают крышу, видимо, редко, от случая к случаю. Следовательно,
Константин осторожно дотронулся до губы, приложил к ней носовой платок. Кровь уже не сочилась, но боль еще не отпускала.
«Горел мой субботний вечер. Работы много — один выезд и сразу три экспертизы: дактилоскопическая и две трасологические. Жаль, пуговицу не привязать. Не отсюда она! А еще бумага… Надо доказать, что остаток ее, лежавший на балконе, и кусок, в который золотишко было завернуто и на крышу выброшено, раньше одно целое составляли».
— Слушай, а когда Дима… — долетел до Снегирева ироничный голос следователя, — через балкон перегнулся, смотрю и глазам своим не верю. Чувствую, сейчас что-то произойдет — и точно. Штаниной за крюк зацепился. Такой треск стоял!
В машине раздался взрыв хохота. Смеялись все, даже пострадавший в этой ситуации оперуполномоченный, Дмитрий Иванович, брюки которого и на самом деле были временно скреплены двумя «взятыми под расписку» английскими булавками.
«Вот развеселились, черти», — усмехнулся Константин, поддавшись общему настроению, и посмотрел на часы.
Время, неумолимо стекающее по стрелкам, уходило в прошлое.
Вот и прошли еще три часа. Три часа работы из двадцати четырех, отпущенных по строгому графику дежурства оперативной группе. Пусть говорят, что они полны тревог или опасностей… Самое главное — сутки дежурства вмещают в себя уйму сомнений… Каждую минуту рождаются версии, умирают гипотезы, а доказать «теорему» бывает очень трудно! Такая уж это работа. Обычная. Как у всех…
ЭКСПЕРТИЗА
От произведений, написанных на милицейском материале, традиционно ждут приключенческой романтики. Криминалистика — это производство, поточная линия, конвейер. Каждая лаборатория — милицейский цех, в котором работают инженеры, юристы, химики и даже пищевики и медики. Эти люди почти никогда не видят преступников, им незнакомы погони и перестрелки. Эти люди любят свою профессию, но любят совсем иначе, нежели несколько лет назад. Криминалисты — производственники в достижении истины в полном смысле этого достаточного неуклюжего слова…
А приключения? Хорошо, если бы их было меньше!
Солнечный луч скользнул по свежей зелени тополя и уперся в серую ткань пиджака. Точнее, когда-то она была серой, в диагональную полоску «елочкой», а теперь ее цвет стал каким-то неопределенным белесым.
Шов на спине треснул, и из прорехи высовывался ватин. Пиджак принадлежал заросшему щетиной мужчине в нахлобученной до самых бровей ушанке. Суковатой палкой он вяло ковырял в урне.
Что и говорить, Кислюкову сегодня не везло. Обычно вставал ни свет ни заря со своего продавленного дивана, хлебнув
Сегодня он не набрал и десятка. «Пить, что ль, стали меньше, — грустно рассуждал он. — Так ведь нет… Только что по улицам не болтаются, а очередь каждый день стоит… Большая очередь! А раз покупают, то и должны бросать, по подъездам оставлять… Подъезды — золотое дно. Жильцы молчат — стыдятся перед соседями свою принципиальность показывать, пьющих из домов выгонять, а милиции с улицы не видать ни черта… Особенно если эти друзья, скажем, на второй или третий этаж поднимутся. Шуметь не будут, так и не выгонит их никто… Главное, спокойно чтоб все было! Вот только несподручно верхние этажи проверять… Напрыгаешься по лестницам».
— Здорово, Михалыч! — окликнула Кислюкова уборщица. — Болел, что ли? Давненько тебя не видно было.
— Жив, Пелагея, чего мне сделается, — старик расправил плечи, невольно приосанился.
— Вот мы, пенсионеры, переползем под травку, — начала женщина, видимо, привычный разговор, — и мусор убирать некому будет. Деньги брось — не поднимут! Ох, молодые… Только и знают, что пластмассы в уши навешают, да одежду почуднее напялят, и тусуются все на своих танцульках, и тусуются… Представляешь, картону на асфальт стелют и на животах крутятся… Тьфу! Словно окуни дергаются на сковороде. А деньги не поднимут — богатые нонче все стали…
Кислюков удобно примостился на лавочке, с удовольствием вытянул притомившиеся ноги.
— Вот, гляди на меня, — звучно, со сластью произнес он, прищуривая глаза, отчего стал похож на кота, вылезшего из темного подвала погреться на солнышке. — Работа доходная и необременительная… Пятерку в день завсегда имею… Окромя пенсии — сто пятьдесят! — Он высморкался в серого цвета тряпицу, плутовато оглянулся. — А чего, Пелагея, не надоело одной вековать? Я парень хоть куда! — Он довольно резво вскочил с лавочки и прошелся, пританцовывая, вокруг женщины. Походка была вихляющей, старческой. — Ух, Пелагея, и заживем! У меня кое-чего есть…
Уборщица охнула и зашлась от смеха:
— От ить, пес шалопутный! Видали, есть у него! Знаем, что у вас есть — порты да рубахи за вами стирать… Топай давай, — она шутливо замахнулась метлой.
— Дак я не про то, что ты подумала, — пробормотал сконфуженный Кислюков. — Я хотел сказать, что хозяйством обзаведемся. Деньжата есть…
— Вот сморчок старый, бутылочник… Все туда же…
Кислюков, спешно удалявшийся в сторону парка шаркающей походкой, ее уже не слышал.
Парк был старый. На его месте когда-то давно, очень давно, располагалась деревня Кузыкино.
На краю лужайки, в мелком кустарничке, прятались от взгляда отдыхающих и нарядных молодых мам, прогуливающихся в полуденные часы с колясочками, серые мусорные баки. Около них в траве блестело стекло. Жадными трясущимися руками Кислюков рванул лямки замызганного рюкзачка.
«Шестерик уже есть, — восторженно прикидывал он в уме, — шесть двадцать, сорок… Эта ни к черту — с винтом! — Бутылка с шумом полетела в кусты. — Семь с полтиной. Живем!»
Лихо вздернув на плечо рюкзак, Кислюков пошатнулся и оступился. Наступив на какой-то узел, он, качнувшись, шагнул в сторону раскидистого куста боярышника. По привычке Кислюков с вялым любопытством скосил глаза в сторону узла.