Мы над собой не властны
Шрифт:
— А папа что говорит?
— Мы с папой хотим тебе только добра.
— Что он говорит?
— Ну что он скажет, папа твой? — Она рассмеялась. — Говорит: «Пусть у мальчика будет детство. Пусть мальчик делает что хочет. Пусть побудет невинным, пока еще не поздно».
Мама, разгорячившись, невольно повысила голос. Прохожие начали оборачиваться.
— «Главное — чтобы мальчик ощущал радость жизни». Вот что он говорит, если тебе так уж интересно. А знаешь, что я на это говорю? «Дай мальчику возможность чего-то добиться. Ребята из дискуссионного клуба учатся лучше всех
— Мама, это просто школьный клуб, только и всего.
— Там — лучшие. С ними и ты станешь лучшим. А иначе только даром время убивать.
— Мне нравится бейсбол, — повторил Коннелл.
— Профессионалом в бейсболе ты все равно не станешь.
— Наверное, не стану.
— Не наверное, а точно.
— Ладно, точно не стану.
— Папа идет. Не рассказывай ему, о чем мы сейчас говорили. Он хочет, чтобы ты играл в бейсбол и не задумывался о разных сложностях. Пока. А может, и вообще всегда. Чтобы ты, как лошадка в поле, бегал на просторе. — Мама коротко и зло рассмеялась. — По-моему, это нереально. Может, я и хочу тебя приручить. Обуздать. Я не умею по-другому. Одно я знаю точно: если ты меня послушаешься, ты никогда ни в чем не будешь знать недостатка. С твоими-то способностями! Я тебя научу, как построить для себя хорошую жизнь. Была бы мужчиной — сама бы давно себе построила.
44
Еще несколько раз они ходили к врачу. Доктор Халифа повторно провел некоторые тесты и добавил еще новые. Через полтора месяца после первой консультации — как раз на День святого Патрика — они пришли за результатами.
Эйлин даже на своей свадьбе так не волновалась. Эд, кажется, уже пережил все свои страхи. На него снизошло необыкновенное спокойствие, словно перед казнью.
Они сидели и ждали врача. Эйлин держала Эда за руку, а он поглаживал ее по руке, будто это она ждала приговора.
Вошел доктор Халифа с папкой для бумаг — от нее слабо пахло железом. Эд немедленно ощетинился. Доктор шел как-то несолидно, слишком быстрым шагом. «Бесчувственный, как репа какая-нибудь», — подумала Эйлин.
— Итак, у меня для вас две новости — хорошая и плохая, — объявил доктор. — Хорошая новость: физически вы здоровы как бык. Великолепный экземпляр.
Эйлин вздрогнула от радости, а потом от страха.
— А плохая новость?
Врач обернулся к ней:
— С большой вероятностью у вашего мужа болезнь Альцгеймера.
Эйлин ахнула; Эд стиснул ее руку.
— Мало радости вам такое говорить, но я бы посоветовал с этой минуты считать, что каждый новый день — это лучший день в оставшейся вам жизни. И постарайтесь наслаждаться ими, пока можете.
— Не понимаю, — сказала Эйлин и невольно поморщилась — так сильно Эд сжал ей руку.
— Если бы не синдром Альцгеймера, ваш муж дожил бы до девяноста пяти. Сердце, легкие, почки, кровообращение — все в прекрасном состоянии. Но случилось вот так.
— А это точно? — спросила Эйлин.
— Сомнений практически нет, —
— Я знал, — мрачно произнес Эд.
И Эйлин вдруг поняла, что он в самом деле знает — быть может, уже не первый год.
— Но как же? Ему пятьдесят один едва исполнился!
— Рановато, но такое бывает, — ответил доктор Халифа. — Сочувствую.
Кажется, он жалел не столько их, сколько самого себя: неприятно сообщать людям печальные новости.
— Право, не знаю, что тут еще скажешь, — прибавил доктор.
Эйлин посмотрела на Эда: пусть объяснит понятней.
— Я оставлю вас ненадолго. — Доктор встал, хлопнув себя папкой по колену. — Вам, я думаю, найдется о чем поговорить. Я вернусь через десять минут, отвечу на вопросы, и поговорим о дальнейших планах.
Он вышел, а они остались переваривать услышанное. Своеобразный парадокс: новость казалась полной бессмыслицей и в то же время с ней все обрело смысл. Очевидно же — у Эда болезнь Альцгеймера. Разве это ново?
— Что нам делать?
— Нужно проконсультироваться у другого специалиста, — сказала Эйлин.
— Незачем. Он и есть другой.
— Может, он ошибается!
— Не ошибается, — ответил Эд так уверенно, что сердце Эйлин глухо стукнуло в груди.
Она так остро чувствовала любовь к Эду, что не могла на него смотреть и отвернулась.
Они еще посидели молча. Понемногу хватка Эда на ее руке ослабла.
— Какого черта! — проговорил он. — Какого черта...
Это прозвучало и как скорбный плач, и как обещание — клятва держаться до конца.
— Что нам делать? — повторил он.
— Нести свой крест с достоинством — вот что, — сказала Эйлин.
Она поправила ему загнувшийся уголок воротника и застегнула пуговицу.
Они поехали в кафе «У Натана» на Центральной авеню. Эд в детстве постоянно ездил по этой линии метро на Кони-Айленд, а Эйлин хотелось хоть немного его порадовать. Заведение на ничем не примечательной улице было бледной копией уже слегка поблекшего оригинала на Серф-авеню, однако популярность среди молодежи говорила о неплохих перспективах. В очереди перед Эдом и Эйлин отчаянно флиртовали с девушками-гардеробщицами благоухающие одеколоном албанцы с «шипастыми» прическами, в рубашках на пуговицах и высоких кроссовках. Они радостно вопили и хлопали в ладоши, предвкушая отличный вечер. Эйлин увидела в окно, как подъехал навороченный «шевроле-камаро», а за ним — «понтиак-транс-ам».
Эйлин провела Эда к столику. Эд недрогнувшей рукой поднес ко рту хот-дог и вгрызся в сложное нагромождение тушеной капусты, лука, маринованных огурчиков, горчицы и кетчупа. Здоровенная капля шмякнулась ему на рубашку. Эд молча ее стер. А раньше выходил из себя, если хоть микроскопическая капелька кетчупа брызнет на одежду. Он как будто стал выше мелочных житейских раздражителей.
Дома, поставив машину в гараж, Эйлин заставила Эда снять рубашку и майку, отправила его наверх, а сама пошла загрузить вещи в стиральную машину и по дороге увидела, что с полок у лестницы пропали инструменты.