Мы над собой не властны

Томас Мэтью

— Только не говорите, что речь о тычинках и пестиках! Я уже не маленький.

Эйлин невольно улыбнулась дрожащими губами. В горле застрял комок.

— Случилось кое-что плохое.

Коннелл мигом перестал дурачиться:

— Что?

— У папы проблемы со здоровьем, — помолчав, ответила Эйлин.

Эд снова подошел к столу и сел.

— Мама хочет сказать, что у меня обнаружили болезнь Альцгеймера.

— Ты знаешь, что это? — спросила Эйлин.

— Угу. — Он переводил взгляд с матери на отца и обратно. — Это когда все забываешь.

— Да.

— Это же у стариков?

— Чаще всего, — ответила Эйлин. — Однако иногда это случается раньше.

—

И что теперь будет?

— Лекарств от этой болезни мало, — сказал Эд. — Я сейчас принимаю экспериментальные таблетки. Посмотрим. Во всяком случае, дальше будет хуже.

— Тебе страшно?

Впервые кто-то спросил Эда, что он чувствует. Даже Эйлин не задавала такого вопроса. Все только расспрашивали о болезни.

Эд выпрямился. Философски прищурился:

— Конечно страшно. Еще бы. — Он постукивал крышечкой от сахарницы, словно кастаньетой. — Я люблю жизнь и не хочу ее терять.

— Ты же слишком молодой, правда?

— С моей точки зрения — да. С точки зрения болезни — нет.

— А хуже станет очень скоро?

— Солнышко, — вмешалась Эйлин, — не закидывай папу вопросами.

Эд остановил ее взмахом руки:

— Может быть, скоро. А может, пройдут годы. Болезнь у всех протекает по-разному.

Коннелл ненадолго задумался.

— А меня ты перестанешь узнавать?

Лицо Эда приняло яростное выражение, словно он сильно рассержен. Эйлин уже хотела вмешаться, но тут Эд вскочил и обнял Коннелла:

— Я всегда буду знать, кто ты. Обещаю. — Эд поцеловал его в макушку. — Даже если тебе покажется, что я забыл, я всегда буду знать, кто ты. И ты помни. Ты — мой сын.

— Сам помни!

Коннелл встал и прижался к отцу.

Эйлин начала убирать посуду.

— Мам! — позвал Коннелл, неуклюже протягивая ей руку.

Эйлин подошла к ним. Коннелл, похоже, хотел, чтобы они все втроем обнялись. Эйлин считала, что он должен знать правду, а узнав — принять и стоически жить дальше, однако у него были совсем другие реакции. Они с Эдом прикладывали все силы, чтобы сыну легче жилось, чем когда-то им. Иногда она начинала сомневаться — не слишком ли они его оберегали.

Обниматься она сейчас не могла. Впереди ждут темные времена, и объятиями этот мрак не рассеять. Эйлин подобные жесты казались чем-то вроде шарлатанского зелья. Она трижды коротко погладила сына по спине, словно подводя какой-то невысказанный итог, и ушла к себе.

49

Теперь, когда они наконец рассказали Коннеллу, Эйлин могла открыто обсуждать с подругами состояние Эда. Она звонила им каждый вечер, прямо по списку: Рут, Синди, Мари, Келли, Кэти, тетя Марджи. Закончив один разговор, тут же набирала следующий номер. Чтобы ее не перебивали, садилась к телефону после ужина, пока Эд у себя в кабинете проверял лабораторные работы и готовился к лекциям. Подруги бросали все другие дела, когда она звонила. Иногда, взяв трубку, она еще не знала, о чем будет говорить, — беседа каждый раз складывалась сама собой, но речь неизменно шла про Эда. Эйлин казалось, если обсудить это со всех сторон, тема станет привычной и не такой пугающей.

Когда она звонила Магуайрам, если трубку брал Фрэнк, то сразу же звал к телефону Рут. Однажды — примерно через месяц — Эйлин, разозлившись, попросила Рут снова передать ему трубку.

— Куда ты пропал? — спросила Эйлин. — Почему тебя не видно? Не заходишь, не звонишь. Мог бы хоть пригласить его пива выпить! Черт вас всех возьми, вытащили бы его из дому! Он все вечера просиживает в кабинете.

— Мне трудно освоиться со всем этим.

— Он понимает. Хотя бы позвони,

проявись.

— Я позвоню, — сказал Фрэнк.

И не позвонил. Неделю спустя Эйлин позвонила сама, попросила Рут позвать к телефону Фрэнка и передала трубку Эду — как будто это Фрэнк первый позвонил. Она боялась, вдруг Эд заметит, что звонка не было слышно, однако он взял трубку как ни в чем не бывало и стал говорить, захлебываясь словами, словно подросток. Они проговорили час. Эйлин слышала только реплики Эда. О болезни речь не шла. Вот различие между мужчинами и женщинами: мужчины предпочитают молчать о своих переживаниях. Этим даже можно было бы восхищаться, если бы не оборотная сторона: они прячутся каждый в свою скорлупу.

Забрав наконец снова трубку, Эйлин взяла с Фрэнка слово, что он скоро опять позвонит, но звонка так и не дождалась, а когда они в следующий раз пришли в гости к Магуайрам, Фрэнк за обедом и двух слов не вымолвил. Они ушли сразу после десерта.

Эйлин рассказала Рут, что ей снятся кошмары, будто бы у нее выпадают зубы и облезает кожа со всего тела. Неожиданно Рут посоветовала ей обратиться к психологу. Оказывается, она сама посещала психотерапевта и осталась очень довольна. Эйлин изумилась: ей и в голову не приходило, что подруга интересуется психоанализом. Не то чтобы Рут была какая-нибудь бесчувственная, — наоборот, она готова была часами выслушивать жалобы подруг на разные трудности и хвори, просто о себе никогда такого не рассказывала. Вы не увидели бы ее слез, даже если бы связали Рут и у нее на глазах удавили всех ее кошек одну за другой. Рут всегда говорила, что, вырастив младших братьев и сестер, она и думать не хочет обзаводиться собственными детьми. С нее, мол, хватит. Эйлин принимала ее слова за чистую монету, но однажды, в минуту откровенности, когда мужчины уже спали, Рут призналась, что попросту боится испортить своему ребенку жизнь, поддавшись алкоголизму, как когда-то ее мать. С тех пор, глядя, как Рут умиляется на Коннелла, Эйлин знала, что на душе у подруги есть такое, о чем никто не догадывается, даже Фрэнк.

Мысль о психотерапевте Эйлин поначалу отринула, считая, что это развлечение для тех, у кого слишком много лишнего времени и денег и слишком мало друзей. У католиков для тех же целей имеется исповедальня. А если с двадцати лет не ходила к исповеди, как быть тогда? Эйлин представила, как часа полтора перечисляет все свои грехи, получает от священника длиннющий перечень молитв, которые необходимо прочесть, и уходит с такой же смутой на душе, как и прежде.

Психотерапевта, которого хвалила Рут, звали доктор Джереми Брилл, и он вел прием неподалеку от места работы Рут — в одном квартале от небоскреба «Утюг». Встретив Эйлин у двери, доктор провел ее к креслу. Эйлин искала глазами классическую кушетку, но в кабинете были только письменный стол красного дерева, пара кресел да небольшой книжный шкаф и на стене над ним — три внушающих уважение диплома: Гарвард, Корнелл, Йель. Освещали комнату лишь торшер и слабый свет с улицы, сквозь жалюзи.

Доктор Брилл тоже уселся и предложил Эйлин рассказать о себе. Говорить оказалось неожиданно легко. Эйлин рассказала об отце и матери, о детстве в Вудсайде, о своей жизни в Джексон-Хайтс, о работе и даже о мистере Кьоу. Она чувствовала, как постепенно где-то внутри прорастает ощущение свободы. Когда Эйлин замолчала, доктор Брилл — он просил звать его Джереми, но это было совершенно исключено, хоть он и моложе лет на десять, — несказанно ее обрадовал, заметив, что у Эда, видимо, исключительно развит интеллект, если ему удавалось так долго поддерживать видимость нормы.