Мы не сеем колючек
Шрифт:
— Постой-ка, Аббас! Что это у тебя спрятано под галабеей?
— Ничего.
— Немедленно покажи!
— Я же говорю, у меня ничего нет! — И Аббас метнулся было в сторону, но мать успела ухватить его за галабею и отняла примус.
— До чего ты дошел, Аббас! О горе мне!
— Ну что разнылась?
— А по-твоему, ничего не случилось? Да если узнает отец, он из тебя отбивную сделает!
— Тогда ори на весь квартал.
— Нет, буду молча смотреть, как ты растащишь весь дом! — воскликнула мать, но уже тише.
— А что мне остается? Я попросил у тебя по-человечески,
Пришлось хозяйке выкупать собственный примус. Аббас всегда добивался от нее чего хотел. Так и с Сейидой. И ждать от него исполнения обещаний, на которые он не скупился, было пустым делом. Похоже, Аббас считал, что Сейида раз и навсегда стала его собственностью, значит, нечего на нее и тратиться. Поэтому хочешь не хочешь, а придется искать другие источники, Пожалуй, надо попытаться повторить ту уловку, которая удалась в бакалейной.
Конечно, Сейиде боязно, и каждое утро она откладывает рискованное предприятие на следующий день. Она медлит, словно на пороге темной комнаты, когда страх нарастает и становится до того нестерпимым, что человек готов броситься в пугающую темноту очертя голову. И она бросилась…
Через несколько дней хозяйка выдала Сейиде целых десять пиастров — в два раза больше, чем обычно. И опять надо было идти в бакалейную. Вот он, решительный миг — в случае удачи ей достанется целое состояние!
Но, разумеется, к Абдель Муаты нечего и соваться. Сейида взяла кошелку и пошла по улице, ведущей к бойне, где то и дело встречались бакалейные лавки. Надо высмотреть, где побольше народа. Довольно скоро Сейида увидела на другой стороне толпу, сгрудившуюся у витрины. Судя по банкам для крупы, сахара и приправ, выставленных в ней, это была бакалея.
Похоже, здесь можно надеяться на успех…
Сейида ловко протиснулась к прилавку, за которым метался очумевший хозяин: развешивал, отмеривал, насыпал, получал деньги. Крики покупателей подхлестывали его, как усталую лошадь. Было заметно, что он уже с трудом соображает.
— Эй, Абду Саббур! Сколько можно ждать?
— Заверни фунтик сушеной зелени!
— На полфранка [15] сыру!
— Поживее, Саббур!
— Клянусь Аллахом, ты заставишь молить, чтобы он разрушил твой дом!
15
Два с половиной пиастра.
В этом шуме и гаме, где каждый настойчиво требовал свое, Абду Саббур ничего не мог понять толком: кому, что и сколько и за какую плату. Он автоматически отпускал товар и получал деньги. Ну что ж, теперь ей известно его имя.
— Да станет твой дом дворцом по милости Аллаха, дядя Саббур.
Привлеченный неожиданным пожеланием, бакалейщик повернулся, и его взгляд с недоумением остановился на улыбающемся лице Сейиды. В следующее мгновение Саббур расплылся в ответной улыбке, скользнул глазами по высокой груди молоденькой покупательницы и больше уже никого не замечал.
— Что прикажешь, красавица?
— Я уже сказала.
— Прости, не расслышал —
— Ну что ж, придется повторить: на два пиастра яиц, пакет очищенных бобов… — начала перечислять Сейида.
Бакалейщик внимательно выслушал.
— Минутка, и все будет готово!
— Дядюшка, ровно час, как я здесь стою.
И хозяин кинулся наполнять пакеты и передавать их нетерпеливой покупательнице. А та набивала кошелку да приговаривала:
— Побыстрее, дядя Саббур, и так целый день потеряла!
— Экая торопыга, не подгоняй меня ради Аллаха!
Наконец Саббур передал последний пакет и вскинул глаза в ожидании денег. Но покупательница и не думала платить.
— А где же сдача? — неожиданно сказала она. — Или ты установил новые цены?
— Сдача? — чуть не задохнулся хозяин.
— С десяти пиастров.
— Разве ты их давала?
— А то как же? — Сейида для вящей убедительности стукнула себя в грудь.
— Помнишь, я спросила яиц и бобов и тут же протянула деньги?
— Может быть… — заколебался Саббур.
Со всех сторон неслись раздраженные крики:
— Сколько можно ждать?!
— Разрази тебя гром!
— Спит он, что ли?!
С усталой физиономии Саббура все еще не сходило недоумение. Он покрутил головой и с сомнением уставился на девушку.
— Ну, чего смотришь? Гони два пиастра!
Хозяин вздохнул и полез за деньгами.
— Бери, Аллах правду видит…
— Стыдно тебе должно быть, дядя Саббур, — укоризненно заговорила Сейида, принимая монеты. — Чтоб мне ослепнуть — отдала тебе деньги… Чтоб меня трамвай переехал! А если не веришь…
— Хватит, хватит! Ступай с миром.
И Сейида не заставила себя упрашивать. Она быстро протиснулась сквозь толпу и почти побежала домой сама не своя от радости. Вот это да! Десять пиастров! Ну и ловкачка ты, Сейида! Ну и артистка! Так обмануть торговца! Наверное, до сих пор глазами хлопает.
Послушай, Сейида, ведь ты обокрала Абду Саббура! А он никого не обманывает? Он не обвешивает таких, как ты, несчастных девчонок, которых потом ругают и бьют хозяева? А ее, Сейиду, не обкрадывали всю жизнь ежедневно и ежечасно? Ее не грабили, отнимая силы, время, достоинство, веру в людей? Да, все это так, Сейида, но и твоя проделка — такой же грабеж. Саббур ведь ничем тебя не обидел, не оскорбил, не унизил. Почему ты украла не у тех, кто виноват в твоих горестях, кто сделал твою жизнь тяжелой и беспросветной, кто толкает тебя навстречу новым несчастьям? Неужели становишься такой же жестокой, как и они: увидела, что можешь обмануть безобидного человека, и моментально воспользовалась случаем!
Око за око… Если бы так! Куда чаще зло остается неотплаченным. Обиды вымещают на тех, кого легче обидеть. Правда, мы себе в этом не признаемся, собственные обстоятельства кажутся нам настолько важными, что оправдывают любой выход. А как должны чувствовать себя те, за счет которых мы вышли из своих затруднений? До этого нам нет никакого дела. Для нас существуют лишь собственные обиды. Вот и ты, Сейида, так же несправедлива. Тебя обманывает Аббас, а ты — Абду Саббура, которого в первый раз видишь!