Мы служили на флоте

Пашко Анатолий

Дружба народов

В начале этой главы, во избежание недоразумений, я официально заявляю, что с одинаковой симпатией отношусь ко всём нациям и народностям. Для меня не существует плохих наций и, по-моему, глубокому убеждению, ни одна из наций не может ставить себя выше другой.

Только в учебном отряде я понял, настолько большая наша Родина – Советский Союз. Здесь я встретился со многими представителями Средней Азии и горного Кавказа, а также другими национальностями. В нашей роте все эти представители «великого и могучего» были собраны в 4-ом взводе. Их обучением (хотя для меня осталось тайной, чему их учили кроме русского языка) занимался замкомвзвода, старшина первой статьи, армянин по национальности по имени Армен. Армен к моменту призыва окончил три курса Ереванского государственного педагогического института. Свободно владел как русским, так и французским языком. Несмотря на его маленький рост, личный состав, наплевав на требование уставов, первое время уважительно называл

его «Началныка». Проблема в том, что большинство с трудом говорила на русском языке, а читать и то с трудом могли лишь единицы, поэтому выговорить уставное «Товарищ старшина первой статьи, разрешите обратиться» для них было подобно тому, что для нас заговорить на немецком языке.

Койки нашего кубрика соприкасались с койками 4-го взвода, и мы были вынужденными быть зрителями показательных порок, которые Армен иногда вечером устраивал своей «Дикой дивизии» (так за глаза мы называли между собой 4 –ый взвод). После построения взвода Армен выводил кого-нибудь из своих «отличников», и начиналась воспитательная экзекуция. Первый месяц до присяги одним из многих, но постоянным объектом его ежедневного воспитания был представитель каракалпакского народа по фамилии Алимов. Армен прекрасно, без какого-либо намека на акцент, разговаривал на русском языке, но со своим войском предпочитал разговаривать на понятном им восточном диалекте русского языка, отличительной чертой которого является отсутствие мягких звуков: например, отсутствие мягкого звука «эль», а всегда только твердое «лы». Однажды своей учебой Алимов конкретно достал Армена, поэтому последний с первых слов стал наезжать: «Алымов, ты, когда выучишь присягу? Уже две недели прошло, как мы начали её изучать». Гордый сын кочевого тюркского народа, ростом метр пятьдесят и то, что называется в прыжке, невозмутимо молчал, и всем своим видом показывая, что ему ни капельки не стыдно за свои успехи в освоении морской специальности. Армен продолжал, не сбавляя темпа, грозно нависая над своей жертвой: «Алымов, я хочу знать, когда?» Слова «когда» Армен повторил раз пять, бросая это слово непосредственно в лицо Алимову, и все-таки пробил защитную броню последнего. Сохраняя невозмутимость Алимов, словно отмахиваясь от назойливой мухи, наконец-таки, произнёс: «Ныкогда». Когда лингвистическое сознание Армена переварило значение слова «никогда», – от такой открытой наглости Армен первоначально замер, и нам со стороны было видно, как его возмущенный разум начинает потихоньку закипать, поднимаясь всё выше и выше, но достичь точки кипения ему не позволил Алимов. Он вернулся с бескрайних степей и пустыни Каракумы, где пребывала в последнее время его душа, и соизволил объясниться, произнеся короткое предложение: «Алымов чытат ны умеет». Если бы в это время появился сам командующий флотом, Армен, наверное, удивился бы меньше, чем после услышанного.

– Как Алимов читать не умеет? – спросил миролюбиво Армен, при этом он перестал коверкать русский язык, четко произнося мягкие звуки. – Согласно твоего личного дела, ты Алимов, закончил десять классов. У тебя в аттестате ни одной тройки нет. Только четверки и пятерки, – скорей дружелюбно чем враждебно произнес Армен.

Настал черёд прояснить ситуацию Алимову. Глубоко вздохнув, словно каясь в самом страшном грехе, Алимов вынужден был пояснить:

– Алымов толка тры мэсаца в первом классе в школе учылса. Атэц сказал, что хватыт и увел мэна в стэп, к авцам.Чэрыз дэсят лэт атэц прыгнал дырэктору школы тры барана, а тот дал атэстат, что я школу закончыл. Чтобы былы адны пятерки – дысят нада 10 баранов. А атэц сказал, что я больше трох баранов не стою.

И после Алимов стал просить, чтобы ему дали карабин, а он докажет, что не зря провел 10 лет в степях, а если можно – то отправьте его служить в кавалерию.

Вот она правда жизни: с одной стороны – смешно, а с другой – горько. Оказывается, что в СССР можно законы не соблюдать, и есть места, где люди оцениваются баранами. Лично для меня история Алимова показала, что советская власть есть даже в песках, раз такого джигита поймали и отправили служить на флот.

Надо отдать должное педагогическим способностям Армена. К исходу учебки большинство из его взвода довольно сносно общалось на русском языке. Как-то раз, ближе к выпуску, в нашу роту с проверкой пришел начальник учебного отряда – капитан 1-ого ранга. Дневальным по роте стоял один из «Дикой дивизии». Когда начальник поднялся к нам на этаж, дневальный подал команду «Смирно» и, в виду отсутствия дежурного по роте, стал громко докладывать: «Таварыш, камандырка! – в воинских званиях он не разбирался. – Рота была, рота – нэт. Рота вышла на абэт. Докладывает курсант Магамэд». В присутствии вышедшему на шум командира роты, дружески улыбаясь, начальник учебного отряда объявил Магомедову благодарность. Мотивируя тем, что, несмотря на укороченный вариант доклада, Магомедов доложил, по существу.

Ещё в тридцатые года прошлого столетия товарищ И.Сталин официально заявил: «В СССР национальный вопрос решен полностью». Сказал – как отрезал. И никто не посмел уточнить у великого кормчего, как он решен. Замполиты же продолжали долдонить, что все народы в СССР живут в братском мире и согласии. Мы им верили.

В учебном отряде большое внимание уделялось внешнему виду. Как предписано Строевым уставом, заместители

командиров каждое утро перед ротным построением проводили проверку внешнего вида личного состава. Избежать которого – было невозможно. Матрос должен был всегда аккуратно одет, а точнее форма должна быть чистой и поутюженной. Это удавалось легко, так как на грязные работы нас практически не привлекали. За исключением уборки ротных помещений и учебного корпуса. Кроме того, матрос был быть побрит и иметь аккуратную стрижку. Чтобы не было расхождений в толковании слова «аккуратная», старшины нам сразу довели значение этого слова: стрижка должна быть близкой к нулю. Вот тут-то у нас в начале службы и возникали проблемы, так как настоящих парикмахеров среди нас не было – мы вынуждены были учиться стричь друг на друге и притом ножницами. В одно из воскресений, когда личный состав в свободное время был предоставлен сам себе, что случалось крайне редко, а точнее готовился к следующей учебной неделе: кто сидел на баночке просто в кубрике, кто гладил форму, а роте в это время разворачивались представление.

Сначала бешенной лошадью по ЦП (центральный проход) проскакал один из джигитов «Бешенной дивизии», при этом в конце прохода он с галопа на шаг не перешел, а подпрыгнул и ласточкой залетел под ближайшую к стене койку в кубрике. С небольшим интервалом на ЦП нарисовался второй джигит. Вид его был ужасен. В одной руке он держал окровавленные ножницы и грозно ими щёлкал. Он был весь в крови и прилипшими к ней волосами. Кровь стекала на форму из наполовину разрезанного уха. С криком: «Алык! Ыды садыс! Тэпер я тэбя стрыч буду» – пострадавший бегал по кубрике и искал своего парикмахера. Последний безмолвно лежал под шконками и не вылез оттуда, пока старшины не вмешалась и не предотвратили дальнейшее кровопускание. А вечером этот недостриженный джигит, с наложенными швами на ухо, и его несостоявшийся парикмахер весело на своем языке щебетали в углу кубрика. Земляки. И этим все сказано.

Алкаш

I

Учёба в учебном отряде шла своим чередом, а я умудрился загреметь в военный госпиталь и заработать прозвище «алкаш». Во всём виноват Ленинградский климат. Мне, белорусскому парню, до безобразия нравились эти чудесные белые ленинградские ночи, время влюбленных и романтиков. У меня долго в уме не укладывалось, как это возможно: ложишься спать светло, встаёшь – всё также светло. Только не понятно: а где же солнце? И сам собой выплывал каверзный вопрос: «Как ленинградские парни девок тискают? Ведь всё видно. Это сколько нужно храбрости иметь, чтобы первый раз в светлое время девушку поцеловать? Или они вечно бухими по ночам ходят?» То ли дело наши теплые и тёмные, правда, короткие летние белорусские ночи. Они без всякого алкоголя будоражат кровь и толкают на подвиги особенно в молодости.

А жизнь она била ключом, только за забором части. Учебка находилась на окраине города Ломоносов. По выходным дням из мощных динамиков городской танцплощадки до наших ушей, особенно когда стоишь в наряде по КПП, или ночным призраком бродишь по территории части в поисках возможного возгорания в элементе боевого расписания «Ночной дозор», доносились куплеты модных тогда шлягеров: «На пароходе музыка играет…», или на слова стихов С.Есенина «Я московский озорной гуляка…». Жизнь била ключом и трактором «Кировец» тянула к себе. Тем более, когда в кармане лежит письмо, в котором твои друзья, будущие офицеры, ставят тебя в известность, как круто они в отпуске отрываются с одноклассницами. Ведь мы теперь взрослые. Хотелось, не думая о последствиях, бросить всё, и откликнуться на этот зов жизни. Я думал, что у меня крыша поедет, особенно когда попал в наряд «Патруль».

Патруль – это сказка, это глоток, казалось навеки потерянной гражданской жизни, так как в увольнение в город отпускали только наших старшин, а курсанты об этом только мечтали. За успехи в боевой и политической подготовке, в качестве поощрения, командир роты меня и ещё одного моряка из нашей роты отправил в гарнизонный наряд «Патруль».

Место несения службы – городской парк в районе танцплощадки. От такого количества очаровательных, милых и улыбающихся девушек кругом шла голова. И когда одна из красавиц томно мне подмигнула и многообещающе поманила за собой – я не смог устоять. Моя крыша начала потихоньку съезжать в сторону, уступая место эмоциям и страсти, что дедушка Фрейд называет подсознательным. В этом порыве плоти, не теряя устойчивого визуального контакта с ленинградской феей, я стал потихоньку стягивать с руки повязку «Патруль», и, наверняка, рванул бы спринтером навстречу этой сказочной сирене, если бы не мозг.

– Стоять! – громом среди ясного неба прогрохотало у меня в ушах, и концовка слова «…ять!» пронизало все тело и дошла до самих пяток. – Ты куда, котяра, лыжи навострил? – последовал вопрос, а за ним следующий. – Ты, сколько лет собрался на флоте служить?

– Ты, кто? – наконец родил изумленный вопрос я.

– Кто, кто? – передразнил меня кто-то неизвестный и тут же враждебно продолжил: – Конь в пальто.

– Всё, – сказал я себе, – бросаю курить! – И стал внимательно изучать только что купленную пачку сигарет «Пётр I» на предмет обнаружения в составе опиатов или другой дури. – Это надо же, так торкнуло, что голоса слышатся и сам с собой стал разговаривать, а выкурил всего лишь одну сигарету. Пора завязывать с куревом.