Мы служили на флоте

Пашко Анатолий

– Курить ты ближайшие лет 10 точно не бросишь, а говорит с тобой твой собственный Мозг, – отчетливо услышал я.

– Это как? Я думал, что говорить со мной может только внутренний голос, он же совесть, – удивленно и ошарашено промямлил я.

– Ты ещё больший лошара, чем думал я, – злобно прогремел мозг, но дальше продолжил более миролюбиво: – За всем происходящем в твоем теле отвечаю я, твой мозг, и на берегу Финского залива с тобой разговаривал тоже я.

– Слышишь, ты умник! – начал наезжать я на серое вещество, – Чего ты не напрягся и допустил, что я не поступил с первого

раза в институт?

– Флот твоя судьба! – безапелляционно заявил мозг и далее продолжил нравоучительно: – Я могу вмешаться только в детали нашей с тобой жизни. Если ты побежишь сейчас за этой очаровательной дочерью Евы – дисбат (дисциплинарный батальон) твой дом родной на ближайшие два года. Потом будешь дослуживать ещё три года, – итого, 5 лет службы.

– А может, я всё-таки сбегаю туда? – заискивающе кивнул я головою в направлении, всё также томно улыбающейся мне красавицы.

– Ты чего? Ты забыл, что тебе нужно туда, где грозно бьются волны о борт боевого корабля?

– А, вдруг, я потону или погибну в неравном бою с империалистами? И другого шанса в жизни не будет? – никак не мог я успокоиться, надеясь всё-таки рвануть навстречу соблазнительнице.

– Ни хрена с тобой не случиться, – злобно ответил мозг, показывая, что я ему уже надоел до чёртиков. – Гарантирую всё с лихвой наверстаешь после дембеля. А в настоящее время твой девиз: «Выйду я на дорогу, положу кое-что в лужу. Пусть оно там замерзнет! Зачем оно мне на флоте 3 года нужно! Конец связи.

II

На фоне этого нервного срыва, связанного с обломом в городском парке, под влиянием влажного балтийского воздуха (постиранные носки реально по двое суток никак не хотели сохнуть, вися под койкой)? и вследствие немереного количества слизанного и съеденного мороженого в патруле, я подцепил абсцесс горла.

Буквально вечером следующего дня я почувствовал, что мне не хватает воздуха. Некая невидимая сила своей жесткой рукой стала потихоньку сжимать мне горло, ограничивая поступление кислорода в организм. Время было вечернее и ближе к ночному.

Дежурный медик, из моряков срочной службы и ветеринарный врач по образованию, специализирующийся на лечении мелкого рогатого скота, типа баранов и козлов, даже не стал смотреть моё горло, а дал только половинку какой-то таблетки и сказал, что больше ничем помочь не может, а доктор будет только утром.

А мне становилось всё хуже и хуже. Старшины роты приняли cоломоново решение: мою койку вынесли поближе к дневальному и наказали дневальным посматривать за мной. Причём один из старшин проинструктировал дневальных, что они должны разбудить дежурного только тогда, когда увидят, что я перестал дышать, или у меня начнут синеть ноги. Дневальные всё были из «Дикой дивизии» и поняли дословно в части касающейся ног.

По неизвестной мне причине дежурный по учебному отряду в ротное помещение не приходил, а может и приходил, видел он меня или нет – я не знаю, а спас меня мой командир роты.

Наступил понедельник, а согласно устава, по понедельникам командиры подразделений в учебном центре прибывали пораньше, до подъёма, с целью его контроля. На вопрос прибывшего командира

роты, что это такое, дневальный из числа наездников «Дикой дивизии» бодро доложил: «Курсант Пашко. Положен помирать. Надо доложить дежурному по роте, когда перестанет дышать и посинеют ноги. Дышать вроде перестал, а ноги пока до конца не посинели, а только начали».

Командир роты заревел так, что личный состав не только нашей роты, но и двух соседних, повыскакивал из своих коек и ломанулся получать оружие, пологая, что объявлена боевая тревога, вследствие коварного нападения финского флота на славный город Ломоносов.

В срочном порядке меня, уже потерявшего сознание, доставили в военный госпиталь, находящийся где-то между Большой и Малой Ижорой. Очнулся я в операционной, когда хирург в очередной раз тыкал мне под нос тампон с нашатырным спиртом. На какую-то минуту я пришёл в себя. Я сидел в кресле без боковых спинок. Двое мужиков в белых халатах поддерживали меня с двух сторон за руки. Иначе я бы упал. Третий придерживал мою голову. Хирург властно приказал мне открыть рот. Хирургическим скальпелем хирург вскрыл опухоль, и гной обильно потёк из ран. Я снова вырубился.

Очнулся я ближе к вечеру на больничной койке в хирургическом отделении только не в палате, а на коридоре. Палаты были все заняты. Тело было ватным. Каждое движение давалось с трудом. Страшно хотелось пить. Я с трудом привел мысли в порядок и осмыслил, что со мной произошло. Рядом пожилая женщина в белом халате мыла шваброй коридор. Я поинтересовался у неё, где можно попить воды. Узнав, что родом я из Беларуси с возгласом: «… землячок, я тебя сейчас угощу чайным грибом» – сердобольная женщина принесла стеклянную трехлитровую банку, в которой плескалась какая-то светло-коричневая жидкость. Одним махом я осушил 200 граммовый гранёный стакан. После чего моя голова поплыла по кругу, и я третий раз за сутки вырубился. Уколы дежурная медсестра колола уже в неподвижно лежащее и мирно посапывающее тело.

Утром следующего дня меня с трудом добудились, и я вынужден был идти сдавать на анализ кровь. Результатов долго ждать не пришлось.

Буквально через несколько часов меня вызвали к лечащему врачу. Моим лечащим врачом оказался всё тот же хирург, который накануне вскрывал мне абсцесс. Хирург был в форме майора медицинской службы и мрачнее самой черной грозовой тучи над Финским заливом. Начал он издалека. Я сразу понял, что что-то не так. Я даже не догадывался, чем я мог вызвать командирский гнев, но на всякий случай, заранее втянул виновато голову в плечи. Майор медицинской службы с трудом сдерживал себя, чтобы не перейти на мат:

– Пашко! Тебя вчера в одних трусах и тельняшке принесли на носилках в операционную умирающим лебедем. Ещё немного и, – дальше медик заговорил словами киногероя, – в твоём подъезде играла бы музыка, но ты бы её не услышал. Мне с трудом удалось тебе вскрыть абсцесс. После вскрытия ты прямо в операционной снова потерял сознание, насколько ты был обессилен. Я лично проверял тебя в конце рабочего дня. Дохлая рыба, выброшенная волнами на берег, и та выглядела по сравнению с тобой намного лучше. Ты пальцем пошевелить не мог.