Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

Фиш Геннадий Семенович

— А ну-ка ложитесь за пулемет, да побыстрее! — приказал Иван Фаддеевич.

И девушки бросились к пулемету.

В праздничных своих платьях они лежали за щитком на пыльной дороге.

И пулемет снова ожил.

Выполняя приказ командира, подруги прикрывали отход пограничников пулеметным огнем. А потом протащили «максим» через лес и болото и присоединились к пограничникам. Более сотни километров прошли девушки вместе с бойцами.

Давно изорвались об острые, колючие сучья их праздничные шелковые платья.

Иван Фаддеевич и два пограничника

отдали им свои запасные брюки. Износились туфли. Бойцы предлагали подругам сапоги, но они оказались большими, а Катя-медвежонок и вовсе тонула в них. Обе ее ноги сразу входили в один сапог.

Более шестидесяти километров по кочкам, болотам и лесам в этом первом походе прошли девушки босиком.

Командование уважило просьбу партизан, и Иван Фаддеевич стал командиром нашего отряда. Он привел с собой Аню и Катю. Мария осталась у пограничников.

— Так вот, девушки, — говорит Кархунен и встает с камня. — Партизанскую присягу помните?

Но разве кто-нибудь, кто однажды всей силой сердца своего поклялся перед товарищами в лесу нерушимой партизанской клятвой, может забыть ее?

— Что вы! — вспыхнула Катюша.

— Это я так, для порядка, — сказал Кархунен и еще ближе подошел к девушкам. — По лесу вы ходить умеете, я знаю.

Девушки застыли в ожидании.

— Вот что, милые! — перебил комиссара Иван Фаддеевич.

Даша сняла закопченный котелок с треноги.

— Вот что, милые, — повторил Иван Фаддеевич, обращаясь к девушкам, которые вплотную подошли к носилкам. — Враг идет по пятам. Отряд каждую минуту может быть снова окружен. Придется пробираться к Большой земле извилистыми путями. Мы должны сковывать силы врага как только можно. Когда и как со своими встретимся — сейчас неизвестно. Но мы захватили важнейшие приказы и планы. Понятно? Срочной важности бумаги. Ясно?

— Понятно, Иван Фаддеевич, — быстро отозвалась Катя.

Она стояла у носилок, рот ее был полуоткрыт, и, беззвучно повторяя каждое слово командира, она шевелила губами, как это делают малограмотные, читая про себя незнакомую книгу. Милый ты наш медвежонок!

— Пока отряд будет по лесам продираться, — строго продолжал комиссар, — документы эти необходимо быстрее перебросить к нашим. Понятно?

Да, это тоже было понятно девушкам. У командира, очевидно, не хватало сил продолжать разговор, он застонал, побледнел и приложил руку к груди.

И сразу же Аня наклонилась над ним и стала поправлять перевязку. Через бинты проступила кровь. Аня тревожно оглянулась.

Даша обеими руками быстро рвала мох, сверху бледно-зеленый и совсем белый снизу, сфагнум-мох, который отлично заменяет вату и йод. Даша прекрасно знала все травы, мхи, растения нашего сурового края и любила его неприхотливые цветы. Даже в самых тяжких походах она не оставляла мирной девичьей привычки — прикалывать цветы.

Вот и теперь из кармашка ее гимнастерки выглядывала робкая лесная гвоздичка.

— Сейчас, сейчас, все будет в порядке, — отозвалась Даша, поймав тревожный взгляд Ани.

— Иван Фаддеевич,

Иван Фаддеевич, — тихо и быстро говорила Аня, — не надо говорить, не надо. Мы и так все понимаем, решительно все. И в дороге разберемся. Это вы правильно решили: там, где мужчине не пройти, девушка всегда пройдет. К тому же мы отлично говорим по-фински и по-карельски… Вы не беспокойтесь, все будет в порядке.

Припадок боли миновал, и Ивану Фаддеевичу, видимо, было неловко, что он обнаружил слабость. Но говорить он не мог, только взглянул на комиссара. Тот склонился над картой и карандашом наносил линию маршрута, по которому отряду предстояло, обманув врага, вырваться и пройти через линию фронта.

— Так вот, девушки, — сказал Кархунен, — поглядите на карту. Здесь я наметил несколько вариантов вашего маршрута. Какой где выбирать — будет зависеть от обстановки, это решите сами. К сожалению, еды маловато. По десять сухарей на душу выделим.

Аня нетерпеливо махнула рукой, словно сама мысль об еде в такую минуту возмущала ее.

— Спасибо надо сказать, а не руками махать, — прервал ее Кархунен. — Понятно?

— Понятно, товарищ комиссар, — отозвалась Катя. — Десять сухарей на душу.

— Точно. А насчет женского обмундирования обязательно надо покумекать. Я тогда на всякий случай приказал со старухи Пекшуевой платье снять, — сказал Кархунен и вытащил из мешка сверток. В нем было три юбки: шерстяная черная, синяя сатиновая и нижняя клетчатая, фланелевая, с двумя карманами.

— Противно от такой брать, — поморщилась Аня.

— Мало ли что противно. И того противнее бывает. Ведь надо, надо же! — тихо повторил комиссар и, взяв в руки принесенную мною трофейную полевую сумку, вынул из нее два запечатанных конверта.

— Вот берегите. В руки генералу Куприянову, и никому другому. Старшей будет Аня.

Аня осторожно взяла в руки конверты, в которых были документы, добытые моей группой. Она осмотрела их со всех сторон, вздохнула и положила в карман гимнастерки.

Я подошел к Ане.

Застегивая клапан кармашка, она поглядела на меня. Теперь, припоминая этот взгляд, я вижу в нем и гордость, что ей поручено такое важное дело, и удовольствие оттого, что это произошло на моих глазах.

Сейчас я знаю слова, какие сказал бы ей, если бы хоть раз в жизни повторилось это мгновение. Я бы многое отдал за то, чтобы оно повторилось! Но тогда я не нашел ничего лучшего, как подойти поближе к ней и сказать:

— Аня, ты комсомолка, и тебе вручены важнейшие документы. Не подведи!

— Коля! Не надо мне так говорить, — сказала она, и искусанные комарами щеки ее стали еще краснее.

Она отломила веточку осины и стала отмахиваться ею от комаров. Я хотел еще что-то сказать, но услышал голос Даши:

— Иван Фаддеевич, теперь суп остыл, попробуйте немножко.

Я боялся, Даша услышит то, что я хотел сказать Ане. Ведь еще так недавно я сам говорил Даше: во время войны, во время походов сердце должно быть наглухо закрыто для нежных чувств.