Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы
Шрифт:
Третьим на очереди был Коскинен.
Он спокойно улыбнулся, уверенно достал из внутреннего кармана бумажник, раскрыл его с некоторой шутливой самоуверенностью, как бродячие коробейники раскрывают свои богатства перед бедным торпарем, и вытащил свой документ. Заверенная точной печатью бумажка удостоверяла, что «господин Коскинен является агентом тайной полиции г. Выборга» и что управление тайной полиции просит «оказывать г. Коскинену содействие при исполнении возложенных на него поручений».
Полицейский с уважением возвратил бумажку Коскинену
Документ человека с коротко подстриженными усами неожиданно взволновал полицейского.
Он бросил тревожный пристальный взгляд на Коскинена: лицо Коскинена было спокойно-серьезным. Человек же с коротко подстриженными усами явно волновался.
— Покажите ваш документ, — еще раз потребовал полицейский, и Коскинен спокойно достал свой бумажник.
Удостоверение человека с коротко подстриженными усами также говорило, что его владелец и предъявитель является сотрудником тайной полиции города Выборга. Оно отличалось от удостоверения Коскинена лишь отсутствием последней фразы, призывающей оказывать содействие.
— Один из этих документов фальшив, должно быть, — сказал старший полицейский.
И человек с коротко подстриженными усами взволновался еще больше.
— Почему? — воскликнул он.
Коскинен подумал, что, может быть, сейчас лучше всего броситься на площадку и на всем ходу соскочить в бегущий мимо поезда сосновый лес. Но дверь была заперта, и он никому из товарищей не рассказал сути предстоящего дела. Поэтому он спокойно стал развязывать кисет, пахнувший дорогим табаком.
— Потому, — объяснил тихо старший полицейский, — что на документе, помеченном более поздней датой, порядковый номер меньше, чем на документе, помеченном ранней датой.
Коскинен спокойно молчал. Когда старший полицейский еще раз пристально посмотрел на него, Коскинен как-то по-особенному, по-дружески подмигнул.
Человек с коротко подстриженными усами неприлично и подозрительно кипятился:
— Я сойду на остановке и буду телеграфировать об этом безобразии. Разве вы не видите, что на моем документе дата март, а на его — май. Моя более ранняя — значит точнее.
— Я не рекомендовал бы его отпускать одного на станцию, — спокойно заметил Коскинен, — тем более что свою остановку он уже проехал!
И он молча указал полицейскому на строку своего документа, где говорилось о содействии. Этих строк во втором документе не было.
Полицейский вспомнил о бурных протестах пассажира и его желании выйти из вагона, когда появилась полиция. И это, должно быть, решило все, тем более что Коскинен, спокойно наклонившись к уху старшего, прошептал:
— Можете сослаться в случае чего на меня. Запомните адрес: Улеаборг, полицейское управление, — там я пробуду две недели!
На первой же остановке полицейские увели с собой двух молчавших шулеров и горячо протестовавшего агента охранки.
Оставшиеся пассажиры подозрительно смотрели на Коскинена. Один из них сказал презрительно:
— Шпик.
Коскинен вытащил синий носовой платок и отер со
Он успокоился через несколько минут ритмического покачивания бегущего вагона и улыбнулся, вспомнив товарища Викстрема.
Это был отличный парень, бывший типограф, гравер. Он изготовлял замечательные документы подпольщикам, паспорта и удостоверения, которые казались более подлинными, чем настоящие. Как они хохотали, когда Викстрем вручал ему документ агента охранки. Он давно так весело не смеялся.
Действительно, долговязый Викстрем был душа-человек и прекрасный товарищ, его провал и арест месяц назад нанесли тяжелый удар организации. Но против него, кажется, нет явных улик, и его должны были скоро освободить.
Машинист давал гудки, поезд подходил к какому-то полустанку, и Коскинен, не желая через две-три станции, когда все выяснится, быть арестованным «согласно телефонному распоряжению», обошел вагоны и сказал товарищам, чтобы они сходили на ближайшей остановке.
— Почему изменен план? — спросил Лундстрем.
— Нужно, — спокойно ответил Коскинен.
И никто никогда не узнал от него, что произошло в вагоне.
Он устало и довольно улыбался, вспоминая об этих минутах, но ни за что в жизни не желал бы их повторить.
Он улыбался, вспоминая веселье Викстрема.
Он не знал еще, что Викстрем, возвращаясь с допроса в тюрьме, бросился в пролет лестницы и разбил голову о каменные плиты.
Когда все на станции собрались около багажного сарая, Коскинен весело объявил товарищам:
— Ну, теперь мы золотоискатели.
— Как?
— Что?
— Ничего особенного, простые золотоискатели.
Так они превратились в геологическую партию Хельсинкского университета.
И вот живут они уже неделю в затерянной деревне, на берегу быстрой порожистой речки.
С пригорка видны стройные березы, уже готовые расстаться со своим осенним оперением. Вот дрожит всеми листьями осина; там красные багряные россыпи рябины и сверкающая зелень соснового перелеска, а дальше сумрачные, тяжелые ели.
А надо всем этим — просторная тишина.
Лундстрема сначала это успокаивало, он ровнее и глубже дышал и, приобретая все большую уверенность, становился все менее раздражительным. Его уже не так сердила спокойная медлительность Олави. Лундстрему казалось, что, даже если бы над головой Олави горела соломенная крыша, он все же сделал бы две-три затяжки из своей самодельной трубки, прежде чем ответил бы на вопрос, где находится ведро с водою. Инари утверждал, что нет никакой тишины, наоборот — весь лес наполнен различными шумами, и всякая сосна своему лесу весть подает, а осина и без ветра шумит, что он по треску сучка узнает погоду на завтра. И Лундстрем уже не смеялся, когда подслушал невзначай, как Инари, остановившись перед стройной сосенкой и ласково похлопывая ее ладонью, говорил: