Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы
Шрифт:
Так я работал грузчиком дней десять, когда меня вдруг арестовали и привели в тюрьму. Там уже сидело человек триста — финны, китайцы, русские. Больше всего — финнов. За что мы были арестованы, я и до сих пор не знаю.
Отобрали всех финнов — пятьдесят восемь человек — и отправили через Вологду и Питер в Суоми.
Больше года работал я снова лесорубом в Похьяла, когда до нас долетела весть о революции в России. У нас начались волнения, многие бросили работу. Я тоже поехал на юг, в Тампере, и там мне удалось поступить на фабрику. Но не за этим я поехал туда. Не смотри, что я с виду кажусь не очень сильным. Силы у меня хватает. Видишь, какие бицепсы! — Инари опустил весла в воду и, засучив рукав, показал свои мышцы. — Плаваю я тоже
Жили мы все одной надеждой: отдохнув, снова отправиться на фронт. Но революция наша была разбита.
Инари прервал свой рассказ и сосредоточенно замолчал.
Кто может понять, что означают горькие слова: «Революция разбита!»
Коскинен, услышав их, подумал о красном огне на вышке Рабочего дома — сигнале, которым начиналось восстание, и вспомнил о том, как красное знамя хлестало по ветру на флагштоке здания сейма и как тяжело было через несколько месяцев видеть другие, чужие, бело-синие цвета. Он шел по улице, и весь город стал сразу пустым, чужим, враждебным.
Нет, тому, кто изведал весь восторг победы, тому, кто пил горькую воду канав, тому, кто замерзал в полярной пурге дремучих лесов, ел кашу из жита, и видел всю землю освеженной, и все переживал заново, тому, кто после не знал неумолимой горечи утраты завоеванного, гибели лучших товарищей от цинги и расстрела, не видел родных улиц, попираемых самодовольными врагами, — нет, тому не понять, какая неумирающая боль звенит в словах: «Революция разбита!»
Коскинен молчал.
— В августе восемнадцатого года на учредительном съезде нашей партии я впервые тебя увидел, — продолжал Инари. — Там мы поклялись жизни своей не щадить в борьбе за свободу Суоми! Мы поклялись Ленину — в битве за дело рабочего класса быть в первых рядах…
Они пристали к Звериному острову, привязали к колышку лодку и, затерявшись в праздничной толпе только что сошедших с пароходика пассажиров, пошли по ровным дорожкам парка.
Они стояли у решетки, ограждавшей медвежат от любопытной детворы. Медвежата, возились, опрокидывая друг друга, а детишки визжали от восхищения и совали куски белой булки сквозь проволочную решетку.
Песок шуршал, уминаемый тысячами подметок, на море мелькали огромные крылья яхт, и оркестр в ресторане Хегхольма играл национальный гимн и новые, только что пришедшие вместе с гуверовским ржавым салом шимми, чечетки, фокстроты.
Был праздник и последние дни морских купаний.
Инари и Коскинен молча сели за столик и, проглотив легкий завтрак, запивали его пахучим крепким горячим кофе.
Праздничный день проходил мимо них. На лужайке у берега лежали со своими семьями чиновники, торговцы, доктора и инженеры из тех, кто не успел еще обзавестись своей яхтой.
«Приобретай моторные лодки, учись управлять ими — это великое оружие в будущей войне за нашу независимость!» — гласили объявления, сбывающие хлам западноевропейских и американских фирм.
— Когда рабочая революция в Суоми была разбита, — продолжал свой рассказ Инари, — многие наши товарищи на севере перешли границу и стали собираться в Княжьей губе, Кандалакше, Мурманске. Много финнов работало там на постройке железной дороги. Все они ненавидели лахтарей и солдат Вильгельма, которые с помощью Свинхувуда водворяли на финляндский трон захудалого германского принца.
Инари рассказывал, как в Мурманске появились
— У нас и у вас, — говорили они, — общий враг: германская армия. Давайте объединимся в борьбе. Общими силами изгоним немцев и их союзников из Суоми!..
Они объявили запись в финский легион британской королевской армии.
— Записывайтесь в легион, — сказали они голодным финнам, строителям дорог и лесорубам, — вы получите прекрасный паек. Белый хлеб, сгущенное молоко, отличные консервы, шоколад…
Но и этот убедительный довод не подействовал бы, если бы на севере, в Мурманске, не оказался Оскар Токой. Во время революции он был членом революционного правительства — Совета народных уполномоченных. Из-за таких, как он, и была проиграна наша революция, но в этом еще тогда мало кто разбирался. И вот этот Оскар Токой, социал-предатель, — да будет его имя проклято, так же как и имя его друга Таннера! — ездил по линии и агитировал вступать в легион. И многие ему поверили — ведь он был членом Центрального комитета социал-демократов — и записались в легион. Набралось в легионе свыше тысячи человек. Они получили английские обмундирование, оружие. Начальство сначала было выборное. Командиром выбрали Токоя. Ему присвоено было звание полковника английской королевской армии. Но сам-то он знал, что все слова о драке с немцами и лахтарями — ложь. Настоящий же план у интервентов на Мурмане был такой: вымуштровать финский легион, создать из него внушительную воинскую часть и бросить против Советской республики, против Красной Армии.
Как всегда, чужими руками они хотели загребать жар. Английский капиталист полярный «исследователь» Шекльтон уже выхлопотал у архангельского белогвардейского правительства в полную, нераздельную концессию на девяносто девять лет весь Мурман. Остин Френч еще за три года до этого с помощью дипломатического нажима вынудил царское правительство заключить с ним договор на постройку участка Мурманской железной дороги от Колы до Кандалакши и, ничего не сделав, получил аванс в пятьсот шестьдесят тысяч рублей золотом. По его следам теперь устремились и другие авантюристы… Как же не воспользоваться было им услугами социал-предателя Токоя, помогавшего покупать по дешевке пушечное мясо?!
Но и английские интервенты и Токой просчитались.
— Мы у них отняли самое ценное — людей, солдат! — сказал Инари. — В августе восемнадцатого года, вскоре после учредительного съезда нашей партии, меня вызвали и, как человека, отлично знающего эти места, вместе с другими товарищами послали на север, через линию фронта, в Княжью губу, где был расквартирован легион. У нас было одно задание — сделать все для того, чтобы легионеры обратили свое оружие против интервентов. И мы знали, что там уже работают наши товарищи. Одним из них был Ярви, посланный туда еще в начале июня.
Берег был уже близко, и поэтому Инари не стал сейчас рассказывать Коскинену о том, как он с товарищами перешел линию фронта, по болотам и лесам добрался до Княжьей губы, как записался в легион и что там делал, ежеминутно рискуя жизнью.
Он рассказал только, что Ярви начал внутри легиона борьбу с Токоем. Многие из легионеров знали Ярви как боевого командира в дни гражданской войны, знали, что он был организатором Красной гвардии среди железнодорожников. К тому же он жил не с офицерами, как Токой, а в бараках, вместе со всеми. Авторитет его с каждым днем вырастал. На одном очень бурном собрании легионеры избрали своим командиром Ярви. Так в легионе стало два командира. Один — полковник Токой — в отставке, другой — действующий. В марте девятнадцатого года, считая, что легион достаточно уже вымуштрован, командование интервентов, забыв все свои обещания, отправило его на фронт против Красной Армии. Токой ездил по ротам, произносил речи о том, что надо немедленно и решительно выполнить приказ и зарекомендовать себя как верных союзников Антанты, «защитников демократии».