Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы
Шрифт:
— Уходите скорее, раненым нужен теперь прежде всего покой. И потом я хочу по-настоящему помочь господину поручику выполнить его обещание.
Партизаны, толкаясь и стараясь не шуметь, вышли из больницы в морозную ночь.
— Если вы, господин поручик, обещаете мне в течение тридцати часов, считая от этой минуты, не предпринимать против нашего отряда никаких враждебных действий, я освобожу вас из-под стражи.
— Обещаю, — ответил поручик.
В конце концов он не так уж плохо выпутался из этой проклятой истории.
— Я пойду собирать
— Ну что ж, иди, — отпустил его Коскинен и на прощание прибавил, думая о Сара и Унха: — Какие отличные парни у нас, Олави!
Инари пришел в караулку точно к тому времени, когда нужно было расставлять на посты новую смену, и, только открывая дверь в помещение казармы, вспомнил, что за сутолокой и набежавшими неотложными делами он забыл взять в наряд, как собирался, еще нескольких партизан. Теперь было уже поздно, надо было как-нибудь выходить из положения. Он вошел в канцелярию. Все, за исключением раненых, были на месте.
— Медный Котелок не возвращался?
— Нет, Медный Котелок не возвращался еще.
— Нашел себе девчоночку по вкусу, — хотел пошутить Сунила, но, увидав морщины, набежавшие на лоб Инари, замолчал.
Инари мысленно сосчитал посты.
Если убрать одного часового, теперь уже лишнего, у штаба, при наличии Медного Котелка все было бы в порядке, а для следующей смены он что-нибудь сообразил бы. Взял бы еще пяток партизан из своей роты. Но вся беда в том, что Медного Котелка-то как раз и не было.
— Пора бы ему прийти, — проворчал Инари и решил: «На пост Медного Котелка стану временно я сам».
И он пошел снимать часовых и ставить новых.
Сменяемые радовались совершенно по-мальчишески вновь пришедшим. Было очень холодно, и вопреки всем уставным нормам Инари разрешил им с поста бежать прямо в караулку, а не идти вслед за разводящим.
Каллио был поставлен на улице вблизи от больницы, одно из окон которой было теперь освещено гораздо ярче, чем другие.
«Что там сейчас делается?» — подумал Инари.
Развод прошел мимо больницы. Сунила остался сторожить боковой проселок.
Большая дорога шла на запад.
Метрах в трехстах от околицы за селом дежурил партизан, тот, что был когда-то вместе с Инари в финском легионе в Мурманске у англичан. Здесь его все так и звали: «Легионер». Они поздоровались.
— Я сменю тебя здесь, — сказал Инари.
— Холодно здесь чертовски.
За селом сразу шла снежная равнина, лес начинался в полукилометре.
— Ты будешь моим заместителем в карауле, — сказал Инари. — Не забудь, как только придет Медный Котелок, послать его сюда. Это его пост, но он на время отлучился и некого было поставить. Так не забудешь?
— Не забуду. Надо сократить время смены до двух, три часа стоять трудно. К вечеру мороз крепчает.
— Ладно, вернусь в караулку, изменю расписание, пока руководствуйся тем, что я прибил на стенке. Там все посты пронумерованы.
И
О том, что Унха ранен, Легионер еще не знал.
Он, как полагается настоящему часовому, не сошел во время стрельбы со своего места, он хотел спросить Инари, кто и почему стрелял. Но назначение его заместителем и то, что Инари сам встал на место часового, привело его в такое волнение, что он вспомнил об этом, только подходя к казарме.
В караулке все спали вповалку на полу: и те, что сейчас пришли усталые и замерзшие с постов своих, и те, что должны были через три часа сменять переминающихся сейчас от холода с ноги на ногу, стоящих на ночном дежурстве товарищей.
Легионер пришел позже других, потому что пост его был самый дальний.
Тепло сразу же сбило и его с ног, он лег поперек порога, чтобы услыхать сразу, как только войдет Медный Котелок. Но Медный Котелок и не думал приходить.
Инари не стоял на месте, чтобы не продрогнуть, — он наметил себе дистанцию до третьего телеграфного столба и обратно.
Сначала он спокойно раскатывал на лыжах по своему участку.
Потом он начал считать, сколько раз он прошел в одну сторону и сколько обратно.
Затем, чтобы время проходило веселее, он решил в одну сторону идти, отталкиваясь палками («Наверно, в больнице уже все кончилось? Интересно, как же они решили?»), а обратно идти, взяв палки под мышки.
Но он сбился со счета.
Оставалось только смотреть, как гаснут постепенно огоньки в окошках, точно размываются тушью, и считать, в скольких еще мерцает свет. Но вскоре считать стало нечего. Слабо светился только еще один огонек («Наверно, в штабе. Скоро смена»).
Инари устал шагать от столба к столбу, считать огоньки.
Он остановился, и холодок пополз за уши, защекотал подбородок, а подбородок как будто бы стал чужим, деревянным («Надо оттирать его снегом»). Инари остановился у телеграфного столба и похлопал его ладонью. Столб звонко отозвался. Инари приложил ухо к столбу и услышал печальное гудение.
И вот перед Инари встали все его одинокие ночи и на нижних нарах в бараках на постройке Мурманки, и в арестной комнате финского легиона, и ночь первого дежурства у лодки с оружием, и выходило так, что никогда ему не было так отлично, как сейчас. Никогда еще жизнь не открывалась перед ним всей своей напряженной радостью, как в эти дни.
«Какого ж черта, по такому случаю и лишнюю смену выстоять не грех», — успокаивал он себя.
— Обязательно скажу завтра Хильде, чтоб она стала моей женой, — произнес он уже вслух и радостно стал насвистывать веселую русскую песенку.
Он слышал ее еще в Красной Армии. Насвистывая «Яблочко», он вдруг заметил передвигающийся по дороге темный предмет.
Предмет двигался от леса, стало быть, можно постоять на месте, не идти навстречу, подождать, пока он подойдет. Ба, да это обыкновенные крестьянские сани. Лошадь идет медленно. Густой пар вырывается из ее рта.