Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

Фиш Геннадий Семенович

— Ничего подобного, мы оставляем тебя здесь. Ты не огорчайся, работу даем тебе по силам. Вот в соседней комнате сидят тридцать пленных солдат. Мы сейчас уходим, солдат этих сразу выпустить нельзя, они могут наделать много неприятностей. Оставлять часовых тоже не стоило бы, слишком уж трудно бывает догонять. Вот я и подумал о тебе. Ты отлично бы мог их сторожить часа полтора-два после нашего ухода, а потом спокойно смыться, чтобы никто из них не услыхал. Потом, конечно, надо тебе молчать.

— Да, но как я справлюсь с тридцатью солдатами? —

радуясь такому важному поручению, спрашивает Анти.

— Очень просто.

Инари выводит парнишку в коридорчик. Перед запертой дверью мерно взад и вперед шагает партизан. Он ритмично постукивает прикладом об пол.

— Тебе придется только ходить взад и вперед и постукивать об пол. Вот и все.

— Товарищи, — говорит Инари своим партизанам, — выходите поодиночке из помещения и идите за батальоном по следам. За околицей остановка, общий сбор.

И все поодиночке выходят из помещения, осторожно, стараясь не шуметь, спускаются с крыльца, отыскивают среди других, прислоненных к стене, свои лыжи. Становятся на них и идут по дороге, идут по широким следам ушедшего батальона и обозов. Последним выбирается Инари. Он ставит на место часового Анти Сипиляйнена и дает ему в руки дубинку. Анти, подражая часовому, ходит, отпечатывая шаги, по коридорчику и постукивает в такт своим шагам дубинкою по полу. Стук получается такой, будто ударяешь об пол прикладом. Только винтовку надо просто опускать на пол, а дубинкой надо стучать.

Вот уже последние партизаны скрываются за поворотом.

Анти все ходит взад и вперед по коридорчику. Он думает о том, что придется возвращаться домой и просить отца, чтобы тот скрыл уход сына из дому к партизанам и его нежданное возвращение.

Не хотелось унижаться перед отцом.

А в это время Инари ведет уже построенный у околицы Легионером свой арьергардный отряд по дороге, по которой прошли все три роты восставших лесорубов Похьяла, прокатились груженые сани обозов Олави, проехала закутанная до глаз краснощекая Хильда.

Господи, как отогнать усталость, подступающую к сердцу, и сон, склеивающий глаза!

И вот Легионер снимает с плеча Инари винтовку и надевает ремень на свое плечо, — Инари устал, ведь он отстоял подряд две смены на этом морозе.

Тяжелые ели протягивают свои мохнатые хвойные, нагруженные белым пухом лапы и, если вовремя не посторониться, колко бьют по лицу.

Каллио берет у Инари его заплечную сумку с едой и сменой белья и навьючивает ее на себя.

Сунила засовывает за пояс топор Инари.

— Иди, Инари, порожняком, у тебя усталый вид.

У Инари не хватает сил протестовать, и он равнодушно идет вперед, сопротивляясь все набегающим приступам сна.

Но странно, почему теперь, стоит только опустить воспаленные веки, перед глазами его встает Хильда?.. Лицо ее, взволнованное и смущенное, нежное и испуганное, совсем такое, какое один раз он видел в раннем детстве своем

у матери, когда она нагнулась над ним, лежавшим в тяжелой болезни. Она думала тогда, что он спит, а он запомнил это лицо таким на всю жизнь. И лицо Хильды, когда он провожал ее к железной дороге, было тогда совсем таким же. Как тогда это ему не пришло в голову? Хильда! Вот теперь даже пожелаешь приказать своим ногам — остановитесь, не двигайтесь, они все равно останутся равнодушными к приказанию и будут спокойно, несмотря ни на что, поочередно толкать подъемом ремешок лыжи вперед по наезженной снежной дороге.

Каллио думает:

«Проучили мы этих белогвардейцев, всыпали им по первое число. Теперь недурно бы и пропустить рюмочку, другую».

— А ну, ребята, наддайте ходу, — говорит Легионер, — надо же согреться нам. — И они убыстряют шаги.

Вот у дороги оставлен для них, наверно, обозом ракотулет.

— Молодцы, обо всем подумали!..

Можно на полчаса, на час остановиться у ракотулета, погреть руки и ноги, размотать шейные шарфы, вскипятить кофе и закусить салом, вяленой салакой и некки-лейпа.

Да здравствуют долгожданные и все же неожиданные привалы на лесной дороге!

Трем пленным солдатам захотелось в уборную.

— Уже прошло больше чем два часа, нас должны повести, — сказал один из них.

— Черта с два, часовой там заснул, разве ты не слышишь, он давно шагать перестал.

Тогда, подождав несколько минут, пленные стали стучать в дверь и, не получив ответа, немного даже испугались. Потом они открыли форточку, и один из них, высунув голову наружу, убедился, что караула нет.

Пленные, все еще боясь выстрелов и окриков из-за угла, выставили оконную раму и по очереди поодиночке стали вылезать на улицу.

Ключа в замочной скважине не было. Его, очевидно, взяли партизаны с собой.

По улице к казарме шел с высоко поднятой головой, отчетливо выбивая шаг, поручик Лалука, на нем была новая парадная тужурка с целехонькими погонами.

«Все в порядке, — подумали бывшие пленные, а теперь кадровые рядовые солдаты финляндской армии. — Все в порядке». Один из них побежал в раздевалку отыскивать свои лыжи, но, не найдя там ни одной пары, зашел в один и соседних дворов и, перепугав отца Анти, заглянул в избу.

«Вот пришли за сыном», — подумал старик и молча уставился своими бесцветными голубоватыми глазами на солдата.

— Одолжи, отец, мне пару лыж на день, — попросил солдат.

Старик, обрадованный тем, что он на этот раз может так дешево отделаться, охотно вручил свои лыжи солдату.

Солдат отчетливо, по-военному круто повернулся и, прищелкнув каблуками, пошел на улицу.

На этот раз он пошел не к казарме.

Он пошел по дороге, ведущей на восток, по дороге, по которой сейчас идет арьергард Инари, он хочет уйти вместе с партизанами.