Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

Фиш Геннадий Семенович

Так бежали на лыжах они пять километров, почти не разговаривая, находя на пути тысячи свидетельств того, что совсем недавно прошло здесь очень много людей.

Молодой лесоруб, не успевший еще выспаться после вечеринки, начинал чувствовать усталость. Каллио спрашивал соседа, хорошие ли девушки в Курти, и убеждал, что в Советской Карелии должны быть еще лучше. На склоне показалось несколько одиноко стоящих бревенчатых срубов.

Было здесь три хуторские усадьбы, три зажиточных для этих мест хозяйства.

Может

быть, это было самое северное в мире крестьянское хозяйство, и работали здесь три бывшие торпарские семьи, желавшие стать похожими на южнобережных кулаков.

Уже четвертый год жили они здесь и считали Свинхувуда отцом своего будущего благополучия.

Когда арьергард подходил к хуторам (впереди шел Легионер), навстречу партизанам вышли две фигурки на лыжах.

— Господа, господа! — кричал один из идущих навстречу мужчин с коротенькой седой бородкой. — Господа! Красные свернули здесь направо! Они прошли совсем недавно, догоняйте их и не щадите!

— Слушаю! — как будто всерьез громко сказал Легионер. — Так ты говоришь, они отсюда повернули направо?

— Да, направо, вот я вам показываю дорогу. Не щадите их! Они украли наше оружие. Торопитесь, господа!

— Я тебе потороплюсь, сволочь! — крикнул ему прямо в лицо Каллио.

Отряд свернул с проселочной дороги на протоптанный путь. Это был бы сейчас отличнейший санный путь, если бы неожиданно на самой середине его не возникали облепленные снегом сосны. Сани должны были их объезжать, но лыжники могли не обращать на них внимания. Следы отряда были слишком ясны, чтобы можно было сбиться с пути.

— Я бы повернул обратно, — сказал один из партизан, — и сжег эти чертовы хутора.

— А ты забыл, что в Куолаярви остались Унха и Сара? — ответил Каллио.

И они пошли дальше.

В это время стал валить густой липкий снег.

«Хорошо, что мы свернули, — подумал Легионер, — опоздай на полчаса, легко было бы сбиться…»

Всюду вокруг было бело. Вершины холмов и каемки лесов засыпало снегом, и где было тут разобрать незримую линию государственной границы! Где начиналась единственная страна, принадлежащая трудящимся, и где кончалась Суоми?

Государственные границы стирались бесшумно идущим снегом. Быстрые речки сковывались твердым льдом, и непроходимые весною, летом и осенью тундры, болотистые леса, лесные топи можно было пересекать напрямик.

Казалось, во всем мире был снегопад, казалось, на всем свете не было незапорошенного уголка. Такой же снегопад был тогда, когда отец увозил Эльвиру домой, и так же она боялась простудить своих девочек. Вот и сейчас Хелли закашляла. Нанни крепко спит, это совсем особенная девочка, для своих малых лет она путешествует слишком много и все на санях, по морозу.

Сколько еще осталось километров до первой деревни в Карелии?

Эльвира закрыла глаза: от сияния белого бескрайного

снега они слегка слезились.

Эльвира открывала глаза, и ей казалось тогда, что на передних санях отец везет ее корову, покрытую попоной. Только почему-то не видать рогов.

Ей казалось, что она по скрипучему насту идет домой. Но отец сидел на санях, шедших в голове растянувшегося обоза, на них был поставлен тяжелый ящик с салом.

Хозяин не хотел подгонять лошадь.

На этот раз Эльвира с ребятами и старшая его дочь Хелли уезжают из дома.

«Все, что могли, — думал отец, — мы со старухой собрали им в дорогу, никаких ссор не было».

И все же, когда вспоминал, что вернется домой он один и девочек не будет в избе, и кадушки со сливками, поставленные у подоконника, так и останутся целыми, и некого будет грозным голосом за столом спрашивать: «А кто снял мои сливки?», у него на душе становилось тоскливо. «Тоже непоседливые мужья выпали на долю моим дочерям, — с досадой думал он и потом решил: — А медвежат нужно будет, когда вернусь, пристрелить!»

Перед ним шли сани с раненым Вайсоненом и небольшим грузом.

На ухабах Вайсонен громко стонал, и стоны его выводили из себя старика: «Тоже мужчина! Ни Олави, ни Лейно не стонали бы при такой оказии».

Позади его саней шли сани мужа Айно.

Он сидел на санях в обозе, а жена его, вооруженная винтовкой, смело шагала на лыжах в строю, в первой роте.

Было над чем посмеяться, а уж клички «труса», прилипающей на всю жизнь, когда даже забывается породившая ее причина, ему не избежать.

Старые возчики держались, однако, совсем другого мнения.

Они считали, что по-настоящему, по-душевному обращаться с лошадью мог только мужчина.

Нет, лошадь без хозяина и работает меньше, а надрывается больше.

Ясное дело, он не мог доверить коня женщине. А потом, если у нее такой бойкий характер, пусть идет в строй, а то не ровен час с таким нравом загнала бы лошадь. Поэтому, осыпаемый шутками, он, не унывая, сидел на своих панко-регах и независимо сплевывал на снег.

За ним шли сани возчика, у которого вальщиками работали Инари и Каллио.

Возчик этот был горд своей близостью к человеку из штаба. Он важно говорил на остановках, растирая варежкой щеку.

— По щепке дерево узнать можно. Я сразу, как Инари ко мне попросился, сообразил, какого пера эта птица. Я его сразу принял, — работай на здоровье, говорю, люди ведь мы, слава богу.

Потом шли сани с незнакомыми возчиками, — среди них были и мобилизованные, — потом сани Эльвиры с дочерьми.

Сразу же за их санями скрипели полозья панко-рег возчика, решившего не платить недоимки. На его сани со всем домашним скарбом взгромоздились сынишка и жена. Сын долго не засыпал, он требовал, чтобы ему показали границу, где кончается Суоми и где начинается Карелия.