Мы вместе были в бою
Шрифт:
— Я — географ. Я буду работать, — уклончиво ответила Мария.
Стахурский пожал плечами и сердито умолк. Мария, подавленная, тоже молчала. Им не хотелось возвращаться мыслями к только что пережитому, но эти мысли возвращались сами, — слишком болезненно, слишком важно было оно. Беда так внезапно свалилась на Марию, и она растерялась.
— А потом, — сказала она тихо, — я женщина, я буду матерью, я создам семью. Разве семья — это не большое дело?
— Большое, — строго сказал Стахурский, — но этого еще мало. Создать семью — это только первый
Мария смотрела в землю.
— Микола, как ты мог такое подумать? Разве я отказываюсь бороться? Женщина всегда мечтает создать семью, ей даже приятно чувствовать в любви власть любимого над собой. Но очень плохо, если только это — цель жизни. Я коммунистка, и я прошла войну. Я не так понимаю цель. Но я… совершила ошибку. Мне нужна рука, чтобы опереться на нее и снова подняться во весь рост. Прости, я, кажется, говорю несколько напыщенно?
— Нет, нет! — Стахурский пожал ее плечо. — Ты права. Прости меня.
Они прервали разговор: цветник кончился, начиналась березовая аллея, и в начале ее они уже увидели голубой киоск. Окно киоска было открыто, из-за бочки виднелось лицо Абдильды. Он еще издали махал им рукой.
Подойдя ближе, они увидели, что днище бочки аккуратно застлано и на нем стоит большая миска, накрытая тарелкой, и четыре стакана.
— А кто же четвертый? — спросила Мария. — Для кого четвертый стакан?
— Четвертый, — ответил Абдильда, — для того, кто случится. А не случится никого — для отсутствующего друга. Таков наш обычай.
Он налил вино во все четыре стакана.
— Я — хозяин, и мне первое слово!
Стахурский и Мария взяли свои стаканы.
Абдильда вытер усы и начал. Глаза его хитро блестели:
— В далекой стране жил человек, и отдельно от него жила девушка. И они не знали друг друга. Потом на эту страну напал лютый враг, и все люди этой страны начали воевать, защищать свою родину. И в бою человек встретился с той девушкой. Оба они были верные солдаты. Они провоевали всю войну и победили лютого врага. После войны, когда все люди вернулись к своим делам, человек остался в своем крае воевать, а девушка поехала в далекий, но тоже родной край. Но враг пошел за той девушкой следом и задумал схватить ее в свои лапы.
Мария нахмурилась. Ее горе не отпускало ее. Вот и здесь, из уст этого милого и доброжелательного человека, оно снова напомнило о себе.
Но Абдильда не смотрел ни на нее, ни на Стахурского, он хитро прищурился и вел свою речь дальше:
— Но тот человек почуял сердцем, что сталось с боевым товарищем, прилетел на самолете и освободил девушку…
— Неверно! — перебил его Стахурский и тоже нахмурился. — Тот человек совсем не освобождал девушку. Ей не дали попасть в лапы врага товарищи, которые поставлены народом и Родиной, чтобы охранять спокойствие отчизны и счастье народа.
— Ладно, — согласился Абдильда, —
Мария опустила голову. Простодушный Абдильда высказал то, о чем между нею и Стахурским не было еще сказано ни слова.
Она покраснела.
Абдильда захохотал.
— У нас сейчас свадебный той!
Стахурский поднял свой стакан и сказал Марии:
— Мария! Давай выпьем за это.
Мария подняла глаза. Минутное замешательство прошло. Прояснившимся взором она посмотрела в глаза Стахурскому:
— Давай!
Они чокнулись.
— Горько! — закричал Абдильда. — Горько! Я был у вас на Украине на свадьбе и знаю, что там кричат «горько». И после этого надо поцеловаться. Горько!
Мария и Стахурский поцеловались.
Мария сидела взволнованная. Вот и произошло их обручение. Немного необычное обручение. Она оглянулась вокруг, чтобы запомнить все, что было в эту минуту в поле ее зрения. Она увидела необъятный простор неба над собой, могучий, как рубеж мира, горный хребет в сиянии солнца и сверкании вечных снегов и ближе, на горных склонах, буйную пену белого и розового яблоневого цвета. Еще ближе дурманящими ароматами роз благоухал цветник. Неплохая была обстановка для обручения. Прожить бы так всю жизнь!
Мария шумно вздохнула и посмотрела на Стахурского: она обручена. Стахурский глядел на нее серьезно и торжественно: он обручился.
Абдильда тем временем снял с миски тарелку и придвинул ее гостям. Из нее валил пар — кусочки мелко порубленного тушеного мяса были перемешаны с горячими клёцками.
— Ешьте, — пригласил Абдильда, — это бешбармак.
Потом он наполнил порожние стаканы.
— А теперь скажите вы, каждый от себя — такой наш обычай. — Он посмотрел на Марию: — Пусть скажет девушка. Девушке — первая дорога в жизни.
Мария взяла свой стакан.
— Я не умею говорить. Но скажу. Я хочу, чтобы мы все выпили за друга. — Она смотрела на Абдильду и протянула свой стакан. — За верного друга, который доверяет тебе, потому что воевал с тобой заодно, был вместе с тобой в бою. За вас, товарищ Абдильда!
Абдильда потупился, чокнулся, прикоснулся губами к краю стакана и поставил его на бочку перед собой.
Стахурский тоже чокнулся и сказал:
— За друга! В бою и труде. Товарищ, с которым ты работаешь, становится таким же близким, как боевой побратим.
— Это верно, это очень верно, — сказал Абдильда.
— Но боевое побратимство не забывается никогда, — горячо откликнулась Мария, — и оно рождает доверие… — она вдруг оборвала речь и сразу умолкла.
— Что такое? — спросил Стахурский. — О чем ты задумалась?
— О том же. Доверие не должно быть неосмотрительным, и его нельзя переносить на других…
Она горько усмехнулась и виновато поглядела на Стахурского.
— О чем бы я ни подумала, о чем бы ни говорила, все равно мысли возвращаются вновь и вновь только к этому.