Мы все актеры
Шрифт:
АЛЕНА: Как у нее… мальчик старший, девочка поменьше.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Золотые детки называется. (Взрывается.) Да что я вам – поп? поди к попу, он тебе даст на орехи.
АЛЕНА: От них что от козла молока.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Атеистка хренова! Тебе скажу правду за правду. Я в Ольгину вину не верю. Даже наоборот – уверен в невиновности. Но вот что посадят ее… уйди, не грузи меня.
Алена делает несколько шагов к правой кулисе, потом опять возвращается.
АЛЕНА: Так вы ее… мне детей жалко. (Кричит во весь голос.) МНЕ ЕЕ ЖАЛКО!
Поворачивается. Убегает
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Да-а-а. Заварили кашу.
ЗАНАВЕС
Звучит траурный марш Шопена. По авансцене из левой кулисы в правую проносят бутафорский гроб. За гробом идет безутешный вдовец, его деловые партнеры, бывшие ученики Юлианы – все как на подбор. Из левой кулисы процессию созерцает Константин Иваныч. В правой стоит Глеб с фотоаппаратом. Дождавшись Дениса Подпругина, щелкает.
СЦЕНА ДВЕНАДЦАТАЯ
Возле дома покойной Юлианы. Занавес задернут, у левой кулисы будка охранника, у правой решетка. Паша снова один – копает, как Эдмон Дантес. Константин Иваныч подходит к будке охранника.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Добрый день. Олег. Хорошо, что я попал в твое дежурство.
ОЛЕГ: Ну, дела! эта припадочная бегала по всему двору растрепанная, без пальто, в фартуке – из кармана молоток торчит.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ (показывает молоток с биркой): Этот?
ОЛЕГ: Хрен его знает. Вроде тот был полегче. Такая-то орясина фартук порвет. Если б мы ее тогда в психушку – был бы человек жив. А теперь…
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Кто-нибудь шел через проходную в тот день часов примерно в одиннадцать вечера? не свои, чужие?
ОЛЕГ: Нет, из чужих никого. Это я гарантирую.
Константин Иваныч, больше ничего не сказавши, направляется к решетке, где Паша роет как экскаватор.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Много нарыл?
ПАША: Уже на четвереньках можно. Сейчас покажу.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Ладно, верю. Тебе кто-нибудь помогает?
ПАША: Помогали… тетя Оля, которую арестовали. Она здорово помогла… а потом пропала. Теперь вот рою один. (Принимается копать.)
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Ты тут чего-нибудь находил?
ПАША (подает ему банку из-под пива, забитую землей): Вот.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Нет. Это не то. Хотя бы пуговицу. (Паша с готовностью начинает отрывать свою.) Не надо, не надо.
АЛИНА СТЕПАННА (выходит из подъезда, перекрашенная в другой цвет): Паша! я тебя чему учила? не разговаривай с чужими людьми. (Константин Иваныч показывает ей удостоверенье.) Да, да. ужасно. Она тут копалась. Я сразу заподозрила неладное. Паша. это она тебя подучила рыть подкоп? для своих криминальных целей?
Паша молчит, будто и не ему.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Вы ее хорошо разглядели?
АЛИНА СТЕПАННА: Без верхней одежды. В фартуке. Из фартука молоток торчит.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: (стандартным жестом достает молоток, задает стандартным тоном стандартный вопрос): Этот?
АЛИНА СТЕПАННА: Да, конечно. Он самый. Орудие убийства. Я видела по телевизору. Ужасно. Паша, пошли домой. Ты весь в земле.
Отряхивает его.
СЦЕНА ТРИНАДЦАТАЯ
Кабинет Константина Иваныча. Теперь напротив него сидит Ольга.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Зайцева, они все тебя валят. Я в твою вину не верю. Ради господа Бога, говори точно. Одна беда уже случилась, ее не поправишь. Теперь другая рядом ходит. Загремишь ты в тюрьму, и чего с детьми будет?
ОЛЬГА (горячо): Я убила. Вяжите меня. Ходила и думала, как убивать буду… как уходить потом, куда бежать.
КОНСТАНТИН ИВАЫЧ: Раскольников в юбке.
ОЛЬГА: Не раскольница… в обычную церковь хожу. В церковь, конечно, в юбке. А так – в джинсах… сверху фартук с карманом, в кармане молоток.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: За что убивать-то хотела? и где решила спрятаться после убийства?
ОЛЬГА: Можно, я не буду говорить? он не виноват – зачем его припутывать? У него можно – жена полтора года как ушла.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Ну, думала убить. А чего делала?
ОЛЬГА: Ходила, молотком по подушке била. Алена видела.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Допрашивал я Алену. Она одна тебя не топит. Остальные все… даже мать. Ну, что же было на самом деле?
ОЛЬГА: Черт меня выследил… всё за мной по пятам ходил.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Упрямая, зараза, как Жанна д'Арк. Талдычит свое.
ОЛЬГА: А что Жанна? Жанна ничего не знает. Она только ходила хозяйке массаж делать.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Что ж мне теперь – чёрта на очную ставку звать? (Черт услужливо высовывается из левой кулисы.) Тьфу тебе! (Черт сваливает.)
Из правой кулисы, выпятив грудь в тельняшке, выходит всклокоченный, с нечесаной бородой Глеб, изрядно выпивши. Смахивает на черта. Становится во фрунт, отдает честь.
ГЛЕБ: Свободный художник Глеб Поймин по собственной инициативе явился для дачи показаний. По уголовному, значит, делу. Простите что прорвался. Простите что выпимши. Простите что узурпирую. (Тычет под нос Ольге фотографию Дениса. Ольга молча отворачивается. Глеб подсовывает фотографию с другого бока.) Нет, пусть скажет. Имя, фамилию, телефон, адрес. Не жалейте ее, заставьте. Тут о жизни и смерти… дура! Черт своими лапами ничего не делает. Он хитрожопый, черт. (Черт из кулисы строит обиженные гримасы.) Он, черт его подери, выбирает о-ру-ди-е. Кто был орудием? кто этот грёбаный молоток в элитную квартиру припер? кто, скажи, мог придти к хозяйке, когда хозяину еще сутки в Гааге околачиваться? Говори, кликуша паршивая, не то я сам тебе врежу… простите, что узурпирую.
ОЛЬГА (безучастно): Он меня не бьет. Наоборот, старается вытащить.
ГЛЕБ: Повезло тебе, девка… приглянулась ты ему. Вон какая – позеленела вся, волосья отвисли, глазки в кучку. Если кто тебя, кошку драную, окромя меня жалеет, скажи спасибо. В ножки поклонись. Говори, несчастье ходячее, пока я с горя не помер.
КОНСТАНТИН ИВАНЫЧ: Поди, Глеб, за дверь и нас не слушай. Что сможет – расскажет. А я – никому. Вот те крест, Зайцева. Только суду, при закрытых дверях, и то не всё. Судья вроде врача. Хрен с ним, пусть знает. Потерпишь.