Ползет подземный змей,Ползет, везет людей.И каждый — со своейГазетой (со своейЭкземой!). Жвачный тик,Газетный костоед.Жеватели мастик,Читатели газет.Кто — чтец? Старик? Атлет?Солдат? Ни черт, ни лиц,Ни лет. Скелет — раз нетЛица: газетный лист!Которым — весь ПарижС лба до пупа одет.Брось, девушка! Родишь —Читателя газет.Кача- «живет с сестрой»,ются — «убил отца!» —Качаются — тщетойНакачиваются.Чтo для таких господ —Закат или рассвет?Глотатели пустот,Читатели газет!Газет:
читай: клевет,Газет: читай: растрат,Чтo ни столбец — навет,Чтo ни абзац — отврат…О, с чем на Страшный СудПредстанете: на свет!Хвататели минут,Читатели газет!— Пошел! Пропал! Исчез!Стар материнский страх.Мать! Гуттенбергов прессСтрашней, чем Шварцев прахУж лучше на погост —Чем в гнойный лазаретЧесателей корост,Читателей газет!Кто наших сыновейГноит во цвете лет?Смесители кровeй,Писатели газет!Вот, друга, — и кудаСильней, чем в сих строках! —Чтo думаю, когдаС рукописью в рукахСтою перед лицом— Пустее места — нет! —Так значит — нелицомРедактора газет —ной нечисти.
Мне Францией — нетуНежнее страны —На долгую памятьДва перла даны.Они на ресницахНедвижно стоят.Дано мне отплытьеМарии Стюарт.
97
Adieu, France! — Прощай, Франция!
Marie Stuart — Мария Стюарт (фр.).
98
Douce France! — Нежная Франция (фр.).
5 июня 1939
Анна Присманова
Сирена
В. Корвин-Пиотровскому
Старались мы сказать на сей землео жажде и ее неутоленье,о крике скорби, рвущем нас во мглеи остановленном в своем стремленье.Но нам навстречу тянется в тишивлекущий нас, призывный и прощальный,крик парохода, крик его души,уже плывущей в сумрак изначальный.Вбираемый нутром и головой,просачивающийся даже в ноги,сей выспренний и допотопный вой —слияние покоя и тревоги.Во мглу и в ночь уходит пароход.Но стон сирены как бы замер в оном.Так рыцари в крестовый шли поход,напутствуемые церковным звоном.И мы, душа моя, вот так, точь-в-точь,утратив до конца остаток спеси,уйдем — вдвигаясь неотступно в ночь,не много взяв и ничего не взвесив.Сирена ждет нас на конце земли,и знаю я — томленье в ней какое:ей хочется и чтоб за нею шли,и чтоб ее оставили в покое…Так воет пароход, и воет тьма.Противодействовать такому воюне в силах я. Я, может быть, самав трубе такого парохода вою.
«На канте мира муза Кантемира…»
На канте мира муза Кантемирапетровский желчью защищала бот.И желтый сыр, вися надЧудью сирой, рябил черновики ее работ.Ни Кант, неотразимый головастик,ни даже голенастый Галилейне в силах были желтый контур заститьизвилинами мозговых лилей.Ордой к баллону на поклон, герои!Он, путешествуя в кругу небес,дрожит на заступе. И роют роисырье, и пнями истекает лес.Ему лишь ветр препонит, забияка.Но он, отменно цепеня эфир,без смены мерит знаки зодиака,и в знак того — звенит внизу цифирь.
1928
Осенняя почта
Мгла, ливень, листья. Лаковые крыши.О, где же для деревни дождевик?В мансардах только мыши письма пишут,а души спят, зарывшись в пуховик.И день как ночь (лишь сны мои в расходе) —в трясине
день, в высоких сапогах.Вновь толстый сумрак тихо в дом заходит,как рыбный страж с резиной на ногах.А яблоня, как мать, стоит живая.Ее ключицы клонит бремя дней.Пускай подаст рука ее криваятому, кто всех в селеньи голодней.Как башня, жадный пес про полдень знает.Бредет сума с порога на порог.Почтарь страду вторую начинает,и месяц кажет золоченый рог.Качаются почтовые подводы,над войлочной дорогой льют дожди.Стоят лишь в городах громоотводы.Ах, муза, непогоду пережди.Селеньям в осень впору умереть.Слетают листья желтыми слезами.Две колеи уходят за возами.Но нашим листьям некуда лететь!
1933
Пламя
До пашни — дождевые облака,до нас — дошли слова издалека: «речь — серебро, а золото — молчанье».Но вставши от ночного столбняка,производительница молока — корова издает свое мычанье.И озирая бедный свой надел,лесной ручей — о благостный удел! — в тиши журчит по мелкому песочку.Рука моя скудеет не у дел:уж верхний слой воды захолодел, но нижний пробивает оболочку.Бьют влагой в пламя. В доме слышен плач.Дрожит фитиль. И опытнейший врач к отчаянному прибегает средству.Конец. Уже над дерном ходит грач.Но, как твое занятие, палач, огонь передается по наследству.
1933
Карандаш
Марине Цветаевой
След истлевших древесных сил —карандаш мой точу в ночи.Нож с боков стеарин скосилдеревянной моей свечи.Жизнь сказала: да будет так! —заострила графитный взор.Ты спустилась ко мне в кулак,стружка, с окаменелых гор.Передашь ли тех волн аккорд,мох и эхо свинцовых скал,лес, лазоревый злой фиорд,ветр, что парусом челн таскал?Чудо — горенья плод во мгле,претворенные в пласт сукu…бескорыстнейший на земледруг, не оставь моей руки!
1934
«С ночных высот они не сводят глаз…»
Памяти Бориса Поплавского
С ночных высот они не сводят глаз,под красным солнцем крадутся, как воры,они во сне сопровождают нас —его воркующие разговоры.Чудесно колебались, что ни миг,две чаши сердца: нежность и измена.Ему друзьями черви были книг,забор и звезды, пение и пена.Любил он снежный падающий цвет,ночное завыванье парохода…Он видел то, чего на свете нет.Он стал добро: прими его, природа.Верни его зерном для голубей,сырой сиренью, сонным сердцем мака…Ты помнишь, как с узлом своих скорбейвлезал он в экипаж, покрытый лаком,как в лес носил видения небесон с бедными котлетами из риса…Ты листьями верни, о желтый лес,оставшимся — сияние Бориса.
1935
«Жаждет влаги обугленный бор…»
Жаждет влаги обугленный бор.Изогнулись дерев поясницы.Гробовой беспросветный укорв кругляках остывающей птицы.О, в жаровне над жаром оса!Столкновенье зари с палачами!Сиротинушки, чьи волосатолько солнце ласкает лучами.Белый воздух, который виситпоутру над сырым листопадом.Белый лекарь, который косит,чтоб с предсмертным не встретиться взглядом…Что дороже нам: розы иль рожь?Днем — глаза мы за пазуху прячем.(Теснота. Ослепление. Ложь.)Ночь. И что ж? Мы от зрячести плачем.
1935
«Разве помнит садовник, откинувший окна к весне…»
Владиславу Ходасевичу
Разве помнит садовник, откинувший окна к весне,как всю зиму блистали в них белые стебли мороза?Разве видит слепой от рожденья, хотя бы во сне,как, пылая над стеблем, весною красуется роза?Проза в полночь стиху полагает нижайший поклон.Слезы служат ему, как сапожнику в деле колодка.На такой высоте замерзает воздушный баллон,на такой глубине умирает подводная лодка.Нас сквозь толщу воды не услышат: кричи — не кричи.Не для зверя рожок, что трубит на осенней ловитве.Ведь и храм не услышит, как падает тело свечи,отдававшей по капле себя на съеденье молитве.