Мы жили тогда на планете другой…

Браиловский Александр Яковлевич

1929

Последнее

Спокойно разлитой туман все бытие кругом завесил… Но я не грустен и не весел, я смертью подступившей пьян. Как в радостно-блаженный миг мое остановилось время, — оно еще скользит за теми, кто всех пределов не постиг. Тщету и суетность и прах изведав, не преодолею, — в звериной жизни цепенею и молча бьюсь в ее когтях.

Saint-Sulpice

[102]

Двойною каменною сетью нагроможденных

колоннад, хвалой Людовиков столетью взнес Сервадони [103] твой фасад. На вознесенные ступени всходил Король, бежал народ. И гул толпы, и хор молений под окрыленный плыли свод… А нам, бессильным и неславным, две башни в зареве утра гласят двойным столпом неравным О Massenet и Delacroix.

102

Сен-Сюльпис — одна из парижских церквей.

103

Сгрвадони — точнее, Сервандони Никколо (1695–1766) — итальянский живописец, архитектор, театральный художник. С 1724 г. жил в Париже, с 1728 г. был первым художником-декоратором Королевской академии музыки.

«Без сил, больной и Богу непокорный…»

Без сил, больной и Богу непокорный — жить не умел и умереть не смею, но медленно схожу на нет, уныло тлею над тленом мертвых лет, над бездной черной. За радостно-летучие мгновенья, за грех гордыни — непосильной платой я заплатил судьбе… и заплачу проклятой ценой последнего уничтоженья.

1934

«Ты, Россия, дальняя, печальная…»

Ты, Россия, дальняя, печальная, нелюбимая родная сторона! Ты в душе — как заповедь прощальная, памяти усталой ты верна. По тебе ли к старости соскучился, или прошлое вдали, как отчий дом, — оттого, что в мире я намучился, — расцветает в имени твоем? Рабья поступь… Нож за голенищем… Древнего орла тяжелокрылый лёт… Бродит Лихо по селеньям нищим, а в полях метелица метет.

1949

Париж

Василий Сумбатов

Два сувенира

Владимиру Смоленскому

Иссохший, легкий, с бронзовою кожей Он мал и тверд, но это — апельсин. В моем саду он рос и зрел один, На золотое яблочко похожий. Куст был покрыт цветами для невест — Цветами подвенечного убора, Но лишь один дал плод, — другие скоро Осыпались, развеялись окрест. Храню его, а он благоуханье Свое хранит, свой горький аромат; Встряхнешь его — в нем семена стучат И будят о другом воспоминанье, — И вижу я пасхальное яйцо, Полвека пролежавшее в божнице У няни, и мелькающие спицы В ее руках, и доброе лицо. — Со мной им похристосовался Гриша, Мой суженый, — начнет она рассказ, И снова я, уже не в первый раз, О Грише, женихе погибшем, слышу. Война, набор, жених уйдет в поход И никогда к невесте не вернется… Тут няня вдруг вздохнет и улыбнется И, взяв яйцо, над ухом мне встряхнет. В сухом яйце постукивает что-то. — Кто в нем живет? — спрошу я, чуть дыша, И няня скажет: — Гришина душа! — И вновь яйцо положит у киота.

«Пушинку с семенем в окно…»

Пушинку с семенем в окно Трамвая

бросил резвый ветер, И я один ее заметил И спас от гибели зерно. В горшок, где лилия всходила, Я посадил его потом И скоро позабыл о нем, — Не до цветов мне как-то было. Но после я грустил, узнав, Что лилий заглушил отростки — Зерном рожденный — серый, жесткий Крепыш-плебей из сорных трав. Есть в мире чья-то воля злая, — Зло под добром укрыто в ней, — И часто губим мы друзей, Врагов от гибели спасая.

«В костре заката тлеют головни…»

В костре заката тлеют головни, — Их не покрыл еще вечерний сизый пепел. Еще не блещут звездные огни, И месяц молодой из речки не пил, Но уж не ярче, а темней небес На сельской колокольне крест. Смывает вечер яркие мазки С картины дня росою холодящей… Час непонятной сладостной тоски, — О чем — Бог весть! О жизни уходящей? Иль о нездешней жизни, о иной, — Где крылья у меня сияли за спиной?..

«Легко сказать: Бодрись!..»

Легко сказать: Бодрись! Легко сказать: Забудь! А если круто вниз Сорвался жизни путь? А если я — изгой? А если я — один? А если я грозой Снесен с родных вершин? Ведь нет подняться сил, Ведь сломано крыло, Ведь я не позабыл, Как наверху светло!

«Гиперборей»

Ахматова, Иванов, Мандельштам, — Забытая тетрадь «Гиперборея» [104] — Приют прохожим молодым стихам — Счастливых лет счастливая затея. Сегодня я извлек ее со дна Запущенного старого архива. Иль сорок лет — еще не старина? И уцелеть средь них — совсем не диво? «Октябрь. Тетрадь восьмая. Девятьсот Тринадцатого года»… Год заката, Последний светлый беззаботный год. Потом — не жизнь, — расправа и расплата. Тетрадь — свидетель золотой поры, Страницы, ускользнувшие от Леты. Раскрыл, читаю, а глаза мокры, — Как молоды стихи, как молоды поэты! И как я стар! Как зря прошли года! Как впереди темно, и как пустынно сзади! Как жутко знать, что от меня следа Никто не встретит ни в какой тетради.

104

«Гиперборей» — «ежемесячник стихов и критики», издававшийся «Цехом поэтов» в 1912–1913 гг. и редактировавшийся М. Лозинским. Всего вышло 10 номеров журнала, в которых печатались в основном акмеисты.

Мост вздохов

Как мрачен в кровавом закате Тяжелый тюремный карниз! Мост вздохов [105] , молитв и проклятий Над черным каналом повис. Налево — дворец лучезарный, Ряды раззолоченных зал, — В них где-то таился коварный Всесильный паук — Трибунал; Под крышей свинцовой направо — Ряд каменных узких мешков… От блеска, почета и славы До гибели — двадцать шагов.

105

Мост вздохов. — Мост в Венеции, по нему вели осужденных в тюрьму Пьомби, находившуюся в верхнем этаже здания Трибунала. Под крышей свинцовой направо… — Крыша тюрьмы Пьомби (в пер.: свинцовая) действительно была сделана из свинца.