Мы жили тогда на планете другой…

Браиловский Александр Яковлевич

* * *

Когда я думаю, что вот Там всё теперь не так, И тот, кто песни там поет, Не близок мне никак; Со мною августовским днем Не вспомнит злую весть, Не скажет: «Вот сейчас, вдвоем, «Костер» [109] бы перечесть!» Когда я вспомню, что поэт, Что всех дороже мне, Убит, забыт — пропал и след! — В своей родной стране; Что тот, кто нам стихи сложил О чувстве о шестом, — И холмика не заслужил С некрашеным крестом; Что даже в эти, в наши дни На невском берегу Его и мертвого они Как волка стерегут — Тогда я из последних

сил Кричу его врагу: Я всем простил, я все простил, Но это — не могу!

109

«Костер» — сборник стихов Н. Гумилева (1918). Кленовский был знаком с Гумилевым, который положительно отозвался о его сборнике «Палитра» (1917) в одном из «Писем о русской поэзии».

1955

«О, только бы припомнить голос твой…»

О, только бы припомнить голос твой — Тогда я вспомнил бы и этот город, И реку (не она ль звалась Невой?), И колоннаду грузного собора, И тонкий шпиль в морозной вышине, И сад в снегу, такой нелетний, голый… О, если б голос твой припомнить мне, Твой тихий голос, твой далекий голос! Что это всё мне без него? А он… Он потонул, как все тогда тонули: Без крика, без письма, без похорон, В тифозной качке, в орудийном гуле, С последней шлюпкой, на крутой волне Отчалившей от ялтинского мола… О, если б голос твой приснился мне, Твой дорогой, твой потонувший голос!

1955

«Как много есть прекрасного на свете…»

Как много есть прекрасного на свете: Крыло орла, девическая грудь, Кленовый лист, Риальто [110] на рассвете, Раздолье Волги, ландыш, Млечный путь… И вот еще: прыжок бегущей лани, Глаза ребенка, парус на волне… Ты видишь сам: не сосчитать названий, Не перечислить ни тебе, ни мне. И все-таки не легче ль жить на свете, Когда ты знаешь, что везде кругом Есть волны, клены, девушки и дети И даже просто чей-то сад и дом? Ты говоришь: все это преходяще! И ты не прав! Ведь будущей весной Опять прыжок в зазеленевшей чаще, Опять подснежник свежий под ногой! Наш мир в бреду. Он шепчет заклинанья, Он душит все, чем жизнь еще права, Но в мире нет разрушенного зданья, В котором бы не проросла трава.

110

Риальто — мост в Венеции.

1956

Царскосельская гимназия

Есть зданья неказистые на вид, Украшенные теми, кто в них жили. Так было с этим. Вот оно стоит На перекрестке скудости и пыли. Какой-то тесный и неловкий вход Да лестница, взбегающая круто, И коридоров скучный разворот — Казенщина без всякого уюта. Но если приотворишь двери в класс — Ты юношу увидишь на уроке [111] , Что на полях Краевича, таясь, О конквистадорах рифмует строки. А если ты заглянешь в кабинет, Где бродит смерть внимательным дозором, — Услышишь, как седеющий поэт [112] С античным разговаривает хором. Обоих нет уже давно. Лежит Один в гробу, другой, без гроба, — в яме, И вместе с ними, смятые, в грязи, Страницы с их казненными стихами. А здание? Стоит еще оно Иль, может быть, уже с землей сровнялось? Чтоб от всего, чем в юности, давно, Так сердце было до краев полно, И этой капли даже не осталось.

111

Ты юношу увидишь на уроке… — Этот юноша — Н. Гумилев, учившийся в Царскосельской гимназии в 1903–1906 гг.

112

Седеющий поэт — И. Ф. Анненский, директор этой гимназии до 1906 г.

1957

«Чем дольше я живу, тем ненасытней я…»

Чем дольше я живу, тем ненасытней я, Тем с большей жадностью тянусь к усладе здешней. Пусть ждет меня нектар иного бытия — Я от разлуки с ней всё безутешней. И радость

мне моя последняя горька… Так в блекнущем саду, где астры холодеют, Озябшая пчела с последнего цветка Пьет скудный мед, сама уже скудея. К остывшим венчикам она ревнивей льнет, Неяркий солнца луч ее уже не тешит, А то, что в улье ждет богатство полных сот — Стяжательницы милой не утешит.

1957

«В талом небе такие мокрые…»

В талом небе такие мокрые, Акварельные облака. …Мог ли я сомневаться, мог ли я Не поверить, что ты близка, Если так хорошо и весело Ты умела ко мне прильнуть, Медный крестик с моей перевесила На свою золотую грудь? …В мутном небе такие влажные, Акварельные облака. …Важно ли, что была ты, важно ли, Что слабела в моих руках, Если вот вспоминаю редко я И так нехотя о тебе, Если ты раскаленной меткою Не осталась в моей судьбе? …В бледном небе совсем туманные, Акварельные облака. Почему меж других — не странно ли? — Эта путается строка? Или ею напоминается, Что все лучшее навсегда Разлетается, расплывается, Растворяется без следа.

1958

«Как бушевали соловьи…»

Как бушевали соловьи Над нашей гоголевской хатой, Луною выбеленной и Подсолнухами полосатой! Их было не перекричать! Но, неуверенно вначале, Еще пугаясь всё сказать, Мы их с тобой… перешептали. Как было хорошо прильнуть Губами к маленькому уху! С собой мы взяли в дальний путь Ту немудреную науку. И с той поры она для нас Защитой стала неизменной: Таким же шепотом сейчас Мы заглушаем шум вселенной.

1958

«Я думал до сих пор, что наша…»

Я думал до сих пор, что наша Давно развязанная связь, Хотя была других не краше, Но все же в сердце сбереглась. И вот недавно, в день погожий Бродя по улице пустой, Как заблудившийся прохожий, Я вышел к истине простой: Что все давным-давно забыто И окончательно мертво, Что сердце на могильных плитах Не написало ничего. Нет, не подумай, я не плачу, Я просто на ущербе дней Одною истиной богаче, Одною радостью бедней.

1958

«Нет, и всматриваться не стоит!..»

Нет, и всматриваться не стоит! Ведь с собою не унести Эти звезды, луга, прибои — Все и сложное и простое, С чем мне больше не по пути! Знаю, знаю: пора пришла мне Подружиться с коротким днем, Мелкой речкой, замшелым камнем, Выкорчеванным скользким пнем; С равнодушной подругой-палкой, С шумом медленного дождя — Всеми теми, кого не жалко Будет мне потерять, уйдя. Ну а если и к ним я тоже Так привыкну, что станут мне И они всех небес дороже — Кто мне землю забыть поможет В беспощадной Твоей стране?

1959

«На италийском мраморе плиты…»

На италийском мраморе плиты — Простое имя и скупая дата. Но почему остановилась ты И вздрогнул я, смущением объятый? Не потому ль, что вновь коснулся нас В своем захолодевшем начертаньи На плитах всех повторенный рассказ О жалком человеческом незнаньи. Смотри: сквозь надпись проступает ложь! Лгут имена! Нас всех зовут иначе! Нам роздали их просто как пришлось! Где то, каким в веках я обозначен? И даты лгут! Нам миллиарды лет! Не эти шестьдесят, не эти тридцать! Обратно нам уже дороги нет, Но впереди нам не остановиться. Уйдем отсюда! Что нам говорят Случайно здесь разбросанные плиты? Пройдут века — и мы придем назад. Еще мгновенье — и они разбиты.