Мысль, вооруженная рифмами

Холшевников Владислав Евгеньевич

16. На суету человека

Суетен будешь Ты, человек, Если забудешь Краткий свой век. Время проходит, Время летит, Время проводит Всё, что ни льстит. Счастье, забава, Светлость корон, Пышность и слава — Всё только сон. Как ударяет Колокол час, Он повторяет Звоном сей глас: «Смертный, будь ниже В жизни ты сей; Стал ты поближе К смерти своей!» <1759>

17. Час смерти

О мысли люты! Кончается мое На свете бытие, Преходит житие, Пришли последние минуты, Пришел ко мне тот час, Который преселяет нас Во мрачну бесконечность. Отверста моему смятенну духу вечность: Погаснут данные мне искры божества, Потухнут мысли все и чувство вещества, В ничто преобращусь навек из существа; Престрашною судьбою Расстанусь навсегда Со светом и с собою, Засну, и не проснуся никогда. На то ль я, боже мой, произведен тобою, Чтоб сей вкусил я страх И претворился в прах? Щедролюбивая и всемогуща сила Нельзя, чтоб действие лютейшее сносила — Восстану

я опять. Но, ах, возможно ли исчезнуть и восстать? Когда есть бог, возможно, А бог, конечно, есть, мы знаем то неложно. <1759>

18. Эпиграмма

Танцовщик! Ты богат. Профессор! Ты убог. Конечно, голова в почтеньи меньше ног. <1759>

19

Тщетно я скрываю сердца скорби люты, Тщетно я спокойною кажусь. Не могу спокойна быть я ни минуты, Не могу, как много я ни тщусь. Сердце тяжким стоном, очи током слезным Извлекают тайну муки сей; Ты мое старанье сделал бесполезным, Ты, о хищник вольности моей! Ввергнута тобою я в сию злу долю, Ты спокойный дух мой возмутил, Ты мою свободу пременил в неволю, Ты утехи в горесть обратил; И, к лютейшей муке, ты, того не зная, Может быть, вздыхаешь о иной, Может быть, бесплодным пламенем сгорая, Страждешь ею так, как я тобой. Зреть тебя желаю, а узрев, мятуся И боюсь, чтоб взор не изменил; При тебе смущаюсь, без тебя крушуся, Что не знаешь, сколько ты мне мил. Стыд из сердца выгнать страсть мою стремится, А любовь стремится выгнать стыд. В сей жестокой брани мой рассудок тьмится, Сердце рвется, страждет и горит. Так из муки в муку я себя ввергаю, И хочу открыться, и стыжусь, И не знаю прямо, я чего желаю, Только знаю то, что я крушусь; Знаю, что всеместно пленна мысль тобою Вображает мне твой милый зрак; Знаю, что, вспаленной страстию презлою, Мне забыть тебя нельзя никак. <1759>

20. Ворона и Лиса

И птицы держатся людского ремесла. Ворона сыру кус когда-то унесла И на дуб села. Села, Да только лишь еще ни крошечки не ела. Увидела Лиса во рту у ней кусок, И думает она: «Я дам Вороне сок! Хотя туда не вспряну, Кусочек этот я достану, Дуб сколько ни высок». «Здорово, — говорит Лисица, — Дружок, Воронушка, названая сестрица! Прекрасная ты птица! Какие ноженьки, какой носок, И можно то сказать тебе без лицемерья, Что паче всех ты мер, мой светик, хороша! И попугай ничто перед тобой, душа, Прекраснее стократ твои павлиньих перья!» (Нелестны похвалы приятно нам терпеть). «О, если бы еще умела ты и петь, Так не было б тебе подобной птицы в мире!» Ворона горлышко разинула пошире, Чтоб быти соловьем, «А сыру, — думает, — и после я поем. В сию минуту мне здесь дело не о пире!» Разинула уста И дождалась поста. Чуть видит лишь конец Лисицына хвоста. Хотела петь, не пела, Хотела есть, не ела. Причина та тому, что сыру больше нет. Сыр выпал из роту, — Лисице на обед. <?>

21

Лжи на свете нет меры, То ж лукавство да то ж. Где ни ступишь, тут ложь; Скроюсь вечно в пещеры, В мир не помня дверей: Люди зляе зверей. Я сокроюсь от мира, В мире дружба — лишь лесть И притворная честь; И под видом зефира Скрыта злоба и яд, В райском образе ад. В нем крючок богатится, Правду в рынок нося И законы кося; Льстец у бар там лестится, Припадая к ногам, Их подобя богам. Там Кащей горько плачет: «Кожу, кожу дерут!» Долг с Кащея берут; Он мешки в стену прячет, А лишась тех вещей, Стонет, стонет Кащей. <?>

22

Трепещет и рвется, Страдает и стонет. Он верного друга, На брег сей попадша, Желает объяти, Желает избавить, Желает умреть! Лицо его бледно, Глаза утомленны; Бессильствуя молвить, Вздыхает лишь он! <?>

23

Не грусти, мой свет! Мне грустно и самой, Что давно я не видалася с тобой, — Муж ревнивый не пускает никуда; Отвернусь лишь, так и он идет туда. Принуждает, чтоб я с ним всегда была; Говорит он: «Отчего невесела?» Я вздыхаю по тебе, мой свет, всегда, Ты из мыслей не выходишь никогда. Ах, несчастье, ах, несносная беда, Что досталась я такому, молода; Мне в совете с ним вовеки не живать. Никакого мне веселья не видать. Сокрушил злодей всю молодость мою; Но поверь, что в мыслях крепко я стою; Хоть бы он меня и пуще стал губить, Я тебя, мой свет, вовек буду любить. <1770>

24. Двадцать две рифмы

Потемкин! Не гнусна хороша рифма взгляду И слуху не гадка, Хотя слагателю приносит и досаду, Коль муза не гладка, И геликонскому противна вертограду, Когда свиньей визжит. И трудно рифмовать писцу, в науке младу, Коль рифма прочь бежит. Увидеть можно рифм великую громаду, Но должно ль их тянуть? А глупые писцы их ищут, будто кладу, В кривой тащат их путь. Что к ним ни прибредет, поставят рифмой сряду, Так рифма негодна! А я на рифму ввек некстати не насяду, Хоть рифма не бедна. К заросшему она вралей приводит саду, Где только лес густой, И ко ощипанну под осень винограду, Где хворост лишь пустой. Набрався таковы в избах пииты чаду, Вертятся кубарем И ставят хижину свою подобно граду, Вздуваясь пузырем. Я ввек ни разума, ни мысли не украду, Имея чистый ум. Не брошу рифмою во стихотворство яду И не испорчу дум. Не дам, не положу я рифмой порчи складу, Стихов не поврежу; Оставлю портить я стихи от рифмы гаду, Кто гады — не скажу. Им служит только то за враки во награду, Что много дураков, Которые ни в чем не знали сроду ладу, И вкус у них таков. Несмысленны чтецы дают писцам отраду, Толпами хвалят их, Хотя стихи пищат и спереду и сзаду, И Аполлон им лих. Однако скверному такому муз он чаду Обиды не творит. Так

он не свержется, хотя и врет, ко аду, И в аде не сгорит. <1774>

И. Ф. Богданович (1743–1803)

25. Душенька

Древняя повесть в вольных стихах

_{(Отрывок)}

Не Ахиллесов гнев и не осаду Трои, Где в шуме вечных ссор кончали дни герои, Но Душеньку пою. Тебя, о Душенька! на помощь призываю Украсить песнь мою, Котору в простоте и вольности слагаю. Не лиры громкий звук — услышишь ты свирель. Сойди ко мне, сойди от мест, тебе приятных, Вдохни в меня твой жар и разум мой осмель Коснуться счастия селений благодатных, Где вечно ты без бед проводишь сладки дни, Где царствуют без скук веселости одни. У хладных берегов обильной льдом Славены, Где Феб туманится и кроется от глаз, Яви потоки мне чудесной Иппокрены. Покрытый снежными буграми здесь Парнас От взора твоего растаявал не раз. С тобою нежные присутствуют зефиры, Бегут от мест, где ты, докучные сатиры, Хулы и критики, и грусти и беды; Забавы без тебя приносят лишь труды: Веселья морщатся, амуры плачут сиры. О ты, певец богов, Гомер, отец стихов, Двойчатых, равных, стройных И к пению пристойных! Прости вину мою, Когда я формой строк себя не беспокою И мерных песней здесь порядочно не строю. Черты, без равных стоп, по вольному покрою, На разный образец крою, И малой меры и большия, И часто рифмы холостые, Без сочетания законного в стихах, Свободно ставлю на концах. А если от того устану, Беструдно и отважно стану, Забыв чернил и перьев страх, Забыв сатир и критик грозу, Писать без рифм иль просто в прозу. Любя свободу я мою, Не для похвал себе пою; Но чтоб в часы прохлад, веселья и покоя Приятно рассмеялась Хлоя. 1778–1783

Г. Р. Державин (1743–1816)

26. На смерть князя Мещерского

Глагол времен! металла звон! Твой страшный глас меня смущает; Зовет меня, зовет твой стон, Зовет — и к гробу приближает. Едва увидел я сей свет, Уже зубами смерть скрежещет, Как молнией, косою блещет, И дни мои, как злак, сечет. Ничто от роковых кохтей, Никая тварь не убегает; Монарх и узник — снедь червей, Гробницы злость стихий снедает; Зияет время славу стерть: Как в море льются быстры воды, Так в вечность льются дни и годы; Глотает царства алчна смерть. Скользим мы бездны на краю, В которую стремглав свалимся; Приемлем с жизнью смерть свою, На то, чтоб умереть, родимся. Без жалости всё смерть разит: И звезды ею сокрушатся, И солнцы ею потушатся, И всем мирам она грозит. Не мнит лишь смертный умирать И быть себя он вечным чает; Приходит смерть к нему, как тать, И жизнь внезапу похищает. Увы! где меньше страха нам, Там может смерть постичь скорее; Ее и громы не быстрее Слетают к гордым вышинам. Сын роскоши, прохлад и нег, Куда, Мещерской! ты сокрылся? Оставил ты сей жизни брег, К брегам ты мертвых удалился; Здесь персть твоя, а духа нет. Где ж он? — Он там. — Где там? — Не знаем. Мы только плачем и взываем: «О, горе нам, рожденным в свет!» Утехи, радость и любовь Где купно с здравием блистали, У всех там цепенеет кровь И дух мятется от печали. Где стол был яств, там гроб стоит; Где пиршеств раздавались клики, Надгробные там воют лики, И бледна смерть на всех глядит. Глядит на всех — и на царей, Кому в державу тесны миры; Глядит на пышных богачей, Что в злате и сребре кумиры; Глядит на прелесть и красы, Глядит на разум возвышенный, Глядит на силы дерзновенны И точит лезвие косы. Смерть, трепет естества и страх! Мы — гордость с бедностью совместна; Сегодня бог, а завтра прах; Сегодня льстит надежда лестна, А завтра: где ты, человек? Едва часы протечь успели, Хаоса в бездну улетели, И весь, как сон, прошел твой век. Как сон, как сладкая мечта, Исчезла и моя уж младость; Не сильно нежит красота, Не столько восхищает радость, Не столько легкомыслен ум, Не столько я благополучен; Желанием честей размучен, Зовет, я слышу, славы шум. Но так и мужество пройдет И вместе к славе с ним стремленье; Богатств стяжание минет, И в сердце всех страстей волненье Прейдет, прейдет в чреду свою. Подите счастьи прочь возможны, Вы все пременны здесь и ложны: Я в дверях вечности стою. Сей день, иль завтра умереть, Перфильев! должно нам конечно, — Почто ж терзаться и скорбеть, Что смертный друг твой жил не вечно? Жизнь есть небес мгновенный дар; Устрой ее себе к покою, И с чистою твоей душою Благословляй судеб удар. <1779>

27. Ключ

Седящ, увенчан осокою, В тени развесистых древес, На урну облегшись рукою, Являющий лице небес Прекрасный вижу я источник. Источник шумный и прозрачный, Текущий с горной высоты, Луга поящий, долы злачны, Кропящий перлами цветы, О, коль ты мне приятен зришься! Ты чист — и восхищаешь взоры, Ты быстр — и утешаешь слух; Как серна скачуща на горы, Так мой к тебе стремится дух, Желаньем петь тебя горящий. Когда в дуги твои сребристы Глядится красная заря, Какие пурпуры огнисты И розы пламенны, горя, С паденьем вод твоих катятся! Гора, в день стадом покровенну, Себя в тебе, любуясь, зрит; В твоих водах изображенну Дуброву ветерок струит, Волнует жатву золотую. Багряным брег твой становится, Как солнце катится с небес; Лучом кристалл твой загорится, В дали начнет синеться лес, Туманов море разольется. О! коль ночною темнотою Приятен вид твой при луне, Как бледны холмы над тобою И рощи дремлют в тишине, А ты один, шумя, сверкаешь! Сгорая стихотворства страстью, К тебе я прихожу, ручей: Завидую пиита счастью, Вкусившего воды твоей, Парнасским лавром увенчанна. Напой меня, напой тобою, Да воспою подобно я, И с чистою твоей струёю Сравнится в песнях мысль моя, А лирный глас — с твоим стремленьем. Да честь твоя пройдет все грады, Как эхо с гор сквозь лес дремуч: Творца бессмертной Россиады, Священный Гребеневский ключ, Поил водой ты стихотворства. 1779